Красота здесь
вся без остатка
пронизана последним днем
Творения.


У Яфских ворот
пойманный велосипедный вор
выворачивает карманы,
полные ракушек.

Две средние строчки дают однозначную интерпретацию: Pontius Pilatus, praefectus Iudaeae: «Понтий Пилат, префект Иудеи». Отвлекаясь от вариантов трактовок первой и последней строчки, мы видим, что Тацит ошибался: Пилат был не прокуратором, а префектом. Хрен, конечно, редьки не слаще, но поправка в биографии одной из известнейших фигур мировой истории — событие не просто немаловажное, а сенсационное.

Я не удержался, чтобы сфотографировать — хоть и знал прекрасно, что такие чудеса на отпечатках у любителей не выходят. И тут снизу на меня закричал здоровенный амбал в военной форме: «Але! Але!». Выскочили другие военные и тоже стали кричать. Я огляделся и увидал рвы и средневековые подъемные мосты. Едва не арестованный, я окончательно подтвердил для себя еще одно иерусалимское наблюдение: дипломатические объекты здесь нередко доверяют охранять блондинкам, вооруженным настоящими винтовками М-16.

На углах улиц в этом квартале, иногда снабженных скамьями и сквериками, случается услышать разные истории. Неподалеку обитает сухопарая и милая Элиза, разговорившись с которой, можно узнать, что она живет на два дома (второй в Париже). Элиза полька и цитирует Чеслава Милоша, высказывая сведенборговскую мысль, что в аду часто можно оказаться в реальности, что для этого не надо покидать этот мир, а, случается, что только шаг за порог или невидимую ограду отделяет нас от преисподней.

В вольере лупоглазо, гордо и тонконого вышагивает мышиный олень — не мышь и не олень, с четным количеством пальцев на копытах, ужасно древний родственник китов, верблюдов и гиппопотамов, в три фунта весом.
Заменяющая в обиходе таксу аргентинская рептилия — черно-белый тегу — спокойно дается в руки и весь шершаво-приятный сидит на них, щекоча запястья длинным раздвоенным языком.

В сквот на улице Ротшильда приехал выступать знаменитый бунтарь, лидер парижской студенческой революции 1968 года Даниэль Кон-Бендит. Дорогие автомобили останавливаются у входа в сквот, чьи стены давно не видели штукатурки. Актриса, чье амплуа — блондинки, — выходит из кабриолета и поднимается по ступеням сквота, чтобы присоединиться к студентам и выпускникам философского факультета Школы искусств «Бецалель».

Иерусалим похож на росток гороха, поднявшегося выше неба, на разветвленную воздухоросль — вспомнить уютные шалаши на деревьях детства! — и вот такое птичье существование прекрасно и уютно — великолепен обзор — все кругом и далеко видно, при этом все твое — и нет никакой скученности, каждый его обитатель есть отдельная веточка небесного дерева.

Пространство внутри дворов интересней пространства фасадов, ибо есть чем заняться глазу: палисадники, веранды, детские городки и жизнь в окнах и на балконах развлекают, и ты не замечаешь, как выныриваешь чуть не на другом конце города. Таких телепортаций можно предпринять в Иерусалиме множество — после того, как свалишься по сфере в шар.

Я думаю, что если где и бомжевать, то зимой в Тель-Авиве, летом в Иерусалиме, время от времени продвигаясь пешком в сторону побережья — постираться и выкупаться. Еще вспоминаю, как утром близ Бен Иегуды — пешей туристической улочки — видел двух англоязычных бомжей, агрессивно выпрашивавших мелочь на опохмел.

Как известно, театр начинается с парковки. Страна — с очереди на регистрацию рейса. «В любой толпе пассажиров, как правило, есть еврей с пейсами и с детьми: примкни к его хороводу», — писал Бродский в «Приглашении к путешествию». И в самом деле, сколько раз проверено при перелетах во всех направлениях: нет способа лучше опознать свой рейс, чем заметить широкополую шляпу и пейсы под ней.