Деятельность редакторов «Современных записок» давно обросла легендами, точнее, сама стала почти легендой — об «эсерах в литературе». Нынешняя публикация в изобилии дает фактический материал, позволяющий скорректировать (временами — принципиально) представления о характере отношений и внутри редколлегии, и между редакторами и авторами.

Православная церковь официально имела в России статус «господствующей», а обращение в православие инородцев, особенно язычников, считалось важным и полезным и с нравственной, и с государственной точки зрения. Вместе с тем власть прекрасно понимала, что любое религиозное насилие может спровоцировать взрыв, способный разрушить хрупкое здание многонациональной и многоконфессиональной империи.

Конфессиональность в России была не просто бюрократической или идеологической практикой, но реальным и весьма значимым элементом государственного управления, средством продвигать государственную волю и контролировать успехи этого продвижения.

Разговор о книге переводов идишской поэзии «Бумажные мосты», рецензия на которую появилась на «Букнике» вчера, продолжает Валерий Дымшиц с открытым письмом рецензенту Илье Магину.

Поэты, представленные в книге, интересны тем, что они — еврейские символисты. Построить символизм на таком сложном материале, как идиш — грандиозная задача, требующая большой самостоятельности: здесь и фольклор другой, и бог другой. Эта задача была выполнена с нетривиальными результатами и с большой пользой для языка.

Вышедшая недавно в России «Тюрьма и воля» — первая книга, где Михаил Ходорковский говорит «от первого лица». В отличие от интервью и газетных статей, говорит не только о будущем России или причинах своего ареста, но и о том, до какого возраста верил в коммунизм, как были построены МЕНАТЕП и ЮКОС, откуда взялись залоговые аукционы, и так далее.

Пограничные области еврейской идентификации: патриотизм и неблагонадежность, проклятие Евы и метаморфозы любви

Сохранив верность своему кумиру, но не выполнив его самый простой ремесленный совет, друзья-писатели поставили себя в еще более неудобное и заведомо проигрышное положение, нежели то, которое пригрезилось редактору, затеявшему весь этот литературный капустник с интерлюдиями.

Писать биографию человека, жившего не сто или двести, а пять, десять, пятнадцать лет назад, всегда нелегко, и чем ближе, тем тяжелее. Слишком много свежих ран, потенциальных обид, многие персонажи еще живы и норовят подсказать биографу единственно верную интерпретацию. Прибавим сюда идиотские законы об авторском праве, благодаря которым наследники могут куражиться и издеваться над биографом, как им угодно. В общем, шаг вправо, шаг влево — скандал, а то и судебный процесс.

Не удовлетворившись ролью простого биографа, Фромер идет по труднейшему пути: он помещает своего героя в огромный бурлящий котел истории ХХ века, превращая в персонажей романа десятки реальных личностей. На обложке книги упомянуты лишь некоторые из них: Вейцман, Азеф, Геббельс, Кацнельсон, Фейхтвангер, Ставский, Савинков; среди неупомянутых — Михаил Кольцов и Нина Берберова, Мартин Бубер и Фридрих Вольф… Личность самого Арлозорова словно бы отражается в нескольких зеркалах.