Когда Карни Эльдад — составительница путеводителя по Иудее и Самарии — собирала материал для своей книги, ее коллеги спрашивали: «Это же территории за "зеленой чертой". А не опасно было тебе колесить вот так по дорогам?» И Карни отвечала: «Конечно, было очень опасно! Я же целый год водила машину пьяненькая!»

Четыре года посланники вуду преследовали меня по всему свету — я стал причиной смерти нескольких людей из их клана. Меня должны, обязаны были убить. Но у них ничего не вышло. Я до сих пор здесь, очень живой и проживу как минимум еще сотню лет и один год.

Медаль за «За заслуги перед Германией» получила сама не знаю за что. За вклад какой-то куда-то. Вроде я ничего никуда не вкладывала. Официально — за вклад в немецко-еврейское взаимопонимание, как-то так. Я ее не ношу — у меня есть брошки покрасивее.

Что касается фактов — о наличии организации и своем в ней участии, — то я во всем призналась, и меня это удручало. Порядочный революционер, я считала, должен на допросах все отрицать. Но я видела, что следователи знают о нашем деле гораздо больше меня, и полагала, что отпираться бесполезно.

Когда Александр Герасимов, который ведал живописью при советском правительстве, был еще бунтующим студентом, Фальк дал ему по физиономии за срыв занятий в Училище живописи, ваяния и зодчества. Это занятие должен был провести мой дед Леонид Осипович, который подменял заболевшего Коровина. Студенты демонстративно встали и ушли с его занятий, потому что Пастернак — еврей.

Что делает история прагматически? По-моему, раздумье над ее уроками решительно углубляет в человеке человеческое и заостряет интеллект. Самый страшный политик тот, который никакими вопросами не задается. Не надо учить правителей, занятие это пустое. А вот развивать в человеке человеческое, заставить сомневаться, колебаться — это имело бы смысл.

Была у нас такая цыганская песня «Барo форo», но я ее убрал из программы, потому что хотел, чтобы та часть аудитории, которая идет на «Цыганочку», вообще забыла дорогу на наши концерты. Все, что имеет отношение к притупленному восприятию цыганской культуры и вообще рока, — это не наше. Тельняшечность с папиросками, с кепочкой — это не наша эстетика.

Эко ценит в собеседниках занимательность и профессионализм. Тоскует от дурацких разговоров, но каким-то сверхъестественным образом приучился сидеть в президиумах. Здорово рисует. Обожает шарады, каламбуры и загадки, что для окружающих утомительно. Замечательно играет на кларнете и, как я, очень любит дождь.

"Дать человеку лекарство, поддержать человека — это дело литературы. Бродский имеет право писать самые жуткие стихотворения. Это его право — право гения. Пушкин мог сказать такие страшные слова, что дальше некуда. Это его право. А мы, грешные, — явно не пушкины и не толстые."

Нам нужно было снять кошку, и мы вызвали дрессировщика. Он спросил, какую нам надо кошку: мистическую, таинственную, романтическую или реалистическую? Но нам нужна была просто кошка, которая, когда пугалась, делала бы: «Ш-ш-ш…»