Боричев Ток – еврейское местечко, чудом сохранившееся в коммунальных дебрях советского Киева. Здесь готовят фиш и форшмак, а идиш – тайный язык взрослых, на котором приятель-хулиган однажды учит Нину произносить две фразы: «Майне либере моме...Гиб мир пур керблах амфн бромфн...».

Еврейские байки, рассказанные по проверенному рецепту. Семья, перебравшаяся из местечка в Палестину. Своенравная и даже немного того бабка. Строительство социализма. Дядя в Америке. Национальный юмор. Местный колорит. Некоторая толика магического реализма а-ля Габриель Маркес. Многословие, всегда чуть-чуть отдающее скукой — все равно, тусклое или блестящее.

Роман Йозефа Рота «Иов» впервые вышел на русском языке в конце 90-х в журнале «Иностранная литература» и с тех пор неоднократно переиздавался отдельной книгой. Теперешний выход его в серии «Проза еврейской жизни» издательства «Текст» — повод поговорить об этой книге австрийского классика именно как о явлении еврейской культуры.

Джейкобсон скорее злится и негодует, чем иронизирует. Его манеры не галантны. Его орудие — скальпель, а объект его внимания — нарывы на теле британского общества. И нарывы эти, по убеждению автора, надлежит вскрывать побыстрее. Желательно без наркоза. Джейкобсон безжалостен; он плюет на «взвешенность», избегает полутонов, не желает быть снисходительным и бьет наотмашь.

Роман «Отступление» небольшой, меньше 8 авторских листов. Я открыл его, чтобы имя автора, ничего толком мне не говорившее, наполнилось каким-никаким реальным представлением о нем. Но буквально с первых абзацев почувствовал, что захвачен достоверностью характеров, подлинностью атмосферы, неотменимостью происходящего, тоном речи. Причем все это заключалось не в отделанности формулировок и твердости заявлений, а, напротив, в легкой недоговоренности, ускользании, неуловимости черт.

На протяжении тысячелетий человечество наблюдает перерождение письменности сакральной, историй, приоткрывающих миропонимание и богопостижение, книг, без которых жизнь людского рода непредставима, в профанную. Процесс осуществляется во всех одновременно аспектах, и из дней, в которые складывалось «Пятикнижие», представить себе на одной книжной полке скрижали Завета и, скажем, «Мастера и Маргариту» невозможно так же, как Моисея, получающего за свое произведение гонорар. Стихии, а не технические инструменты и материалы запечатлевали тогда слова, и огонь был первой из них.

Гнесинская традиция — традиция ивритских импрессионистов — концентрируется на внутренних переживаниях, эстетизации бессилия и отрешенности от внешнего мира. Особенность Гнесина в том, что он описывает еврейскую среду, не вдаваясь в местечковую тематику, и старается как можно меньше касаться национальных и социальных идей. Главное для него как для импрессиониста — зафиксировать впечатления и настроения своих героев.

В покере важно, у кого какие карты, еще важнее, хорошо ли владеешь собой, хорошо ли умеешь блефовать. Но когда играешь с мирозданием, блеф не спасет. Выиграть у него по мелочи возможно, однако за этим столом ты постепенно и неизбежно проигрываешь любовь, надежду, прошлое и память о прошлом. Мироздание не мухлюет. Оно просто всегда выигрывает.

Если ты турист, всегда можешь купить себе свитер из шерсти исландских овец, дорогущую куртку из тюленьей кожи, брелок с китом и честно напиться в гостиничном баре. Если ты местный, живи в номере, где не работает отопление, и постарайся не свихнуться.

Охранник наблюдает за входящими и выходящими людьми. Небольшой круг людей — хозяин пансиона, его дочь, красавица Лена, женя Тея, стареющая Мина, чьи судьбы становятся вдруг прозрачными, запыленные суетой жизни высвечиваются мощным светом вечности.