Это последнее место в Европе, а может быть, и в мире, где, делая шаг, ты оказываешься в другой реальности. Южное Средневековье сменяется северным базаром, и мы идем, лавируя между лавочными зазывалами, запахами кебаба и жареной рыбы из забегаловок, разноцветными холеными кошками.

Ты рассказываешь детям, как собирала каштаны на тенистой аллее, а они тянут тебя к витрине с пластмассовыми зайцами. Какие зайцы? Ведь здесь еще вчера был видеосалон, где ты смотрела свой первый фильм ужасов. Дети говорят: «Страшный заброшенный замок!» - а ты злишься: «Это не замок, а Дом культуры железнодорожника, здесь была моя первая дискотека!»

Если держаться подальше от прославленной площади да еще от моста Риальто, запруженных интернациональными массами ротозеев, поздней осенью Серениссима вполне проходима и проплываема. Родовые кланы японских туристов, процессии поздних немецких романтиков и американские десанты пасутся по большей мере именно там, а поодаль, кроме местных жителей, встретишь разве что симпатичнейшего бородатого эксностриса, не сделавшего окончательного выбора между Вайлем и Генисом, — заблудшую русскоговорящую овцу, с трудом оторвавшуюся от могилок Бродского, Стравинского и Дягилева на кладбище Сан-Микеле.

Но знаете, там, где мой детка каждый день ходит в свою московскую-с-уклоном школу, есть одно специальное место. Если точно угадать, когда пора, и обернуться, видишь как бы подъем на сопку. А если из кухни посмотреть в окно часов в семь утра, между домами иногда блестит море.

Не ты ли чтишь Чехова как самого сексуального писателя в русской литературе, потому что сексуальность для тебя – производное от ироничности? Чехов здесь – главное достояние, икона локального патриотизма. Он смотрит отовсюду, похожий на Пушкина, Дзержинского и раввина одновременно. Есть даже казино-бар «Чехонте».

У подножия лестницы вывалила из пасти язык волчица с двумя детьми под брюхом. Вверху, на смотровой площадке – люк с железной крышкой и белое слепящее солнце. По камням ползет здоровенный жук, ему не жарко, он закрылся блестящим панцирем, у него тут дела, – древняя, неизменная тварь. От нас же с тобой, дорогой Ванечка, не останется ни башни, ни дороги, ни цитаты о платных сортирах. Одни электронные письма, и те.