Перечисление обнаруженных мотивов и образов сопровождается богатым цитатным материалом, анализом истоков юдофобии (или — в редких случаях — юдофилии) российских романтиков, а иногда даже ироничной авторской полемикой с изучаемыми сочинителями:
Остается сказать, что величавое презрение к «нелепому и зловредному Талмуду», разрушившему умственные способности его почитателей, оказало впоследствии скверную услугу антисемитам, когда они столкнулись с ошеломляющим вторжением евреев в математику и другие точные науки. Обличители так и не поняли, что великолепной подготовкой для этого триумфа евреям послужили именно талмудические штудии и сопряженная с ними логическая сноровка.
...Как бы убого ни выглядел местечковый быт, для юдофобского санитарно-гигиенического снобизма не было решительно никаких оснований — кроме априорной уверенности христиан в собственном превосходстве.
Одновременный выход в издательском доме «Гешарим / Мосты культуры» «Покрывала Моисея» и «Еврейского мифа в славянской культуре» О.Беловой & В. Петрухина позволяет говорить о некоем глобальном проекте по реконструкции образа еврея в русской культуре и разоблачению его мифологизированности. Проект этот — буде он существует — весьма увлекателен и крайне важен; я бы даже сказал, он может иметь психотерапевтическое значение для определенного сегмента российского еврейства с его интернализированным антисемитизмом.Если Белова & Петрухин транслируют нам взгляд сбоку — из-за забора, через улицу, с другой стороны прилавка, то Вайскопф — взгляд сверху: из окошка кареты, из державного Петербурга, сквозь пенсне и призму безапелляционного законодательства или, наоборот, либеральной западной прессы. Насколько косым, завистливым, насмешливым или восхищенным был взгляд из-за забора, благоволите почитать здесь, здесь и здесь. Образ же, который вырисовывался под пером творческой элиты, можно совокупно представить так:
Презренный, подлый и трусоватый жидок, торгующий фальшивыми весами и отравой и шпионящий на врагов. Он чтит своего свирепого Бога, по субботам учит свой скудный Талмуд, а ночами вместе с бесами веселится на христианском кладбище и посылает во все стороны каббалистические заклятья. Он худ, бледен, носат, на лицо свое для пущей скрытности напускает пейсы. Говорит он визгливым голосом, безбожно коверкая русский язык. Он жалок, смешон и при всей своей изворотливости неумен — плоский мозг его подобен счетной доске. Хотя в сундуке у него миллион, он живет под самой кровлею, в дурном воздухе и всеобщем презрении, улицы жидовского местечка грязны, а в лужах копошатся полунагие проклятые жиденята. Одно его достояние — дочь, миловидная младая жидовка с прекрасными черными очами, какая-нибудь Есфирь или Рахиль, да и та смотрит на сторону — на заезжего корнета.
Вслед за автором обращаясь к российской словесности второй половины века и рубежа веков, — словесности, которая развила и усугубила юдофобские находки романтической эпохи, задумываешься о том, что разоблачение и дискредитация не могут быть частичными. Видя, насколько изображение еврея в русской классике предвзято, стереотипизировано, обусловлено — где средневековыми предрассудками, где сверхценной идеей православия-народности, где своевременной творческой помощью еврейских просветителей, не гнушавшихся любыми средствами ради великой цели сломать старый уклад, — уже никак нельзя в остальных вопросах, будь то преступления самодержавия или страдания крестьянства, поголовье дураков или состояние дорог, ничтоже сумняшеся полагать великую литературу истинным зеркалом русской жизни.
Еще:
Так высоко, так близко
Эдвард Лир в Палестине
Андрей Белый в Иерусалиме-1911