Наверняка сказки тоже были. И колыбельные, и истории про волшебных принцесс, и — уверена, не обошлось — про девочку, которая никогда не чистила зубы, отчего с ней произошли ужасающие вещи. Но детская память избирательна, и лучше всего я помню истории про старух. Старухи разные: черная, которая пришла в черный-черный город, нашла черную-черную улицу и, вследствие длинной цепочки событий, наделала много-много черных дел (в частности какую-то гадость в адрес девочки, никогда не чистившей зубы).
Обязательно были ленинградские старушки: что-то про кружевные воротнички, институт благородных девиц, идеальную осанку и сто раз пройтись расческой по волосам перед сном.
Про московских старушек я знала три истории.
Первая старушка в юности была отчаянно влюблена в Блока, написала ему письмо, он ответил. Завязалась романтическая переписка, и в конце концов поэт назначил свидание. Юная курсистка от стеснения на встречу не пошла. Зато на свидание отправилась ее лучшая подружка и, если, конечно, не соврала, переспала с Блоком. До самой смерти старушка так и не простила предательства обоим.Еще одна старушка всю жизнь любила Пастернака, и он ее, что характерно, тоже, но не мог оставить жену. Возлюбленная потеряла ребенка, попала в тюрьму, пережила много несчастий, но все равно даже после смерти любимого оставалась верна своей любви.
В истории про третью старушку любовь никаким образом не фигурировала, зато было известно, что героиня видела живых Ахматову и Пастернака, у нее было много детей, чудесный дом, уютный абажур и стол со скатертью. Приходили гости, и старушка предлагала расписаться им на скатерти, а потом вышивала эти автографы. Однажды где-то между великими расписалась и моя, никому неизвестная и еще очень молодая, мама.
Имени первой старушки я пока так и не знаю; вторая — Ольга Ивинская — была жива, когда я — уже студентка и москвичка — несколько лет подряд регулярно ходила заправлять зажигалку в серый домишко на Маяковке, «в котором родился Пастернак»; а теперь — когда я уже совсем средних лет тетечка — оказалось, что третья героиня моего детства — та самая Лидия Либединская, автор книги о декабристах, которой зачитывались советские школьники, и «Зеленой лампы», которую их родители бережно передавали из рук в руки.
Но самое главное, волшебная скатерть из сказок моего детства — не миф, не милая деталь выдуманной истории, она существует на самом деле и где-то хранится и сегодня. В своих воспоминаниях о Лидии Либединской Дина Рубина рассказывает, как она увидела легендарную скатерть впервые:
«Все мы склонились над скатеркой, пытаясь разобрать каракули. И сразу комната стала заполняться ахами, охами, восклицаниями, вздохами... Здесь были подписи, стихи, иронические двустишия, слова приязни и любви на память от тех, кто уже составляет пантеон блистательных имен русской литературы: Давид Самойлов, Юрий Левитанский, Михаил Светлов, Павел Антокольский, Белла Ахмадуллина, Семен Липкин, Владимир Порудоминский и многие, многие другие... Как криминалисты, как завзятые графологи мы с Виктором и Ренатой ощупывали, обнюхивали, разглядывали каждый сантиметр этой удивительной реликвии, громогласно восхищаясь, перебивая друг друга, выкрикивая вразнобой обнаруженные и расшифрованные имена, уважительно пошучивая — сколько же будет стоить когда-нибудь, на каком-нибудь аукционе невзрачный кусок этой материи...»
«Скатерть Лидии Либединской» — почти полтысячи страниц, сотни имен (известных и нет), воспоминания друзей и родных, рассказы детей, их друзей, друзей их друзей о самой Либединской, о ее детстве и родителях, о замужестве, о жизни в Москве, о знаменитой на всю страну квартире в Лаврушинском, о ее работе и музеях , переписка, цитата, неопубликованные заметки Лидии Либединской и даже фотографии скатерти.
Первая часть — все как мы любим. Дореволюционный Баку и Москва тридцатых: обаятельные мужчины и прекрасные женщины, ранние браки, измены, разводы, внебрачные дети, аресты, ссылки. В общем, про любовь и про смерть.
Вторая часть — собственно фотографии знаменитых автографов на не менее знаменитой скатерти с комментариями: Лев Зильбер и Виктор Шкловский, Анна Ахматова и Виктор Ардов, Александр Межиров и Виктор Драгунский, Сергей Михалков и пародист Александр Иванов. Третья часть книги — наброски, письма, шуточные (и не очень) стихотворения из архива писательницы. Ну и в самом конце — часть четвертая — эссе тех, кому довелось встречаться с Либединской: здесь и, естественно, Губерман, и Виктор Шендерович, и Дина Рубина, и много кто еще.
Это адски сложно организованная книга: архивный материал, десятки рассказчиков, сотни историй (некоторые — как, например, о встрече Либединской и Цветаевой — повторяются много раз, в разных пересказах; кроме того, каждый второй мемуарист считает необходимым сообщить, что у купели маленькой Лиды стоял Вячеслав Иванов, да и назвали девочку его любимым именем).
Солидный критик скажет: «огромный культурный пласт, выдающаяся исследовательская работа», филолог — автоматически потянется за карандашом, чтобы делать пометки, потому что «а вдруг пригодится в монографии», а просто читатель сначала потеряется в бесконечной череде имен авторов и героев; в прерывающихся неожиданно сюжетах, которые вдруг продолжаются страниц через двести, причем совершенно с другого места; в том, где, чьи дети и кто чей муж, а потом — неизбежно — перестанет искать логику, следить за именами, вычислять наследников и родственников, а просто будет читать. Как любовный роман и семейную сагу, как мемуары и исторические очерки, как производственную драму — как любую прекрасную книгу, в которой ничего не понятно, но оторваться от которой невозможно. Точно так же, как в детстве ты завороженно слушаешь отчаянно нелепые истории, со всей страстью принимая на веру каждое слово про черную старуху, — повзрослев, читаешь истории про чужие жизни как страшную, но очень увлекательную, сказку, не задумываясь, что все это здесь, рядом, на самом деле, еще буквально вчера. Мы взрослеем, но не меняемся.