Переписка 70-х между обитателями СССР и Израиля — феномен уникальный. Это было общение разных миров, почта с другой планеты. «Тогда было принято ходить в гости друг к другу, читать письма «оттуда», — вспоминает Вайман. Люди уезжали «навсегда», без малейшей надежды вернуться, но те, кто оставался, тоже зачастую сидели на чемоданах. Такая переписка требовала осторожности и самоцензуры. Все это есть в книге. Файнерман, кстати, так никуда и не уехал из Москвы, а вот Вайман неоднократно посещал постсоветскую Россию (в 1991 году — в качестве эмиссара Еврейского Агентства и преподавателя иврита) и встречался со своим старым другом. Характерно, что их жизненные философии и, к примеру, взгляды на политику Израиля абсолютно не совпадали.В этой книге, вышедшей в издательстве «НЛО» и посвященной поэту, очень мало филологического. Здесь, впрочем, есть стихи Михаила Файнермана, его размышления о природе литературы и других искусств; встречаются имена известных ныне поэтов и прозаиков (Иван Ахметьев, Татьяна Щербина, Всеволод Некрасов, Дмитрий Кузьмин)… Но прежде всего это — человеческий документ, автопортрет в письмах, фрагменты большого исповедального эссе. Бытовое и интеллектуальное, повседневное и высокое в этих письмах неразделимо.
«Начал-таки я входить в круг новых людей — интересно, но опять нет философов или поэтов моего толка… Вообще же я теперь вижу русско-московскую интеллигенцию поближе так — верующую, к тому же. И смешно, и жалко, и гадко, и восхищают. Распад дикий — но держатся <…>, хранят искру. Больше-то хранить ее некому» (из письма 1980 года).
Эта книга — любопытный психологический автопортрет принципиально несистемного литератора, прирожденного маргинала, бунтаря, человека поистине «с другой планеты». И в то же время — ценное свидетельство о подпольно-интеллектуальной атмосфере 70-х — начала 80-х. Социологи культуры найдут здесь богатый материал. Зрелый «застой», словно декаданс начала ХХ столетия, породил феерическое смешение дискурсов, расцвет интересов «ко всему и сразу». Миша Файнерман интересовался поэзией, философией, книжной графикой, театром, дефектологией, психоанализом, иудаикой, мифами, теоретической биологией, гумилевским этногенезом, восточными духовными практиками. Он посещал литкружок Игоря Волгина и кинотеатр повторного фильма, ходил в секцию каратэ и учился на заочном отделении педвуза (уже имея к тому времени одно высшее образование). Обожал англоязычных поэтов-модернистов — Эзру Паунда, Сильвию Платт, проводил многие часы в «Иностранке», тогдашнем оазисе свободомыслия. В конце 80-х следил за бурной политической жизнью страны, много спорил со знакомыми о перестройке. Многогранная, ищущая натура, но и психически неустойчивый тип. «Медицинская» сторона Мишиной биографии — наиболее тяжелая, мрачная часть книги. Здесь много глубоко личных признаний, резких, несправедливых фраз, шокирующих интимных подробностей.
Вся судьба Михаила Файнермана — это «звериная борьба за жизнь», как выражается Вайман. Миша постоянно боролся — с неврозами, с депрессиями, с бессонницей, с заиканием. Врачи, как могли, помогали ему, но в итоге их препараты сыграли с ним злую шутку. Михаил стал рабом транквилизаторов, а впоследствии и алкоголя. Последние страницы книги — это хроника страшного саморазрушения, погружения творческой личности в какой-то дочеловеческий кошмар и хаос. На Файнермана словно обрушились все беды мира — и психологические, и житейские. Так и не удалось создать полноценную семью. Почти не публиковались стихи. Пожар в его квартире уничтожил все его рукописи, включая писавшийся долгие годы роман…
Но остались письма, сохраненные и опубликованные Наумом Вайманом. И стихи в этих письмах.
Еще об оставшихся и уехавших:
Let my people go
Отпусти народ мой: отказническая викторина
Иосиф Раскин: «В СССР анекдоты про евреев придумывали русские»
Ефим Ладыженский: Одесса — Москва — Иерусалим — далее везде
Попугай-космополит и лев-антисионист