Вопрос отношения Бродского к его еврейству – из числа тех, которые всплывают в большинстве посвященных ему книг. Лев Лосев честно суммирует известное: с одной стороны, Бродский много раз говорил, что он «еврей, русский поэт и американский гражданин», с другой – за всю жизнь написал всего два стихотворения еврейской тематики и был равнодушен к Израилю, иудаизму и сионизму. Да и вообще, по его собственным словам, «был в синагоге только один раз, когда с группой приятелей зашел туда по пьяному делу». Лосев справедливо отмечает, что представления Бродского о ветхозаветном Боге основаны больше на Льве Шестове, чем на Священном Писании. Конечно, всегда остается шанс удариться в метафизические спекуляции, возведя к традициям каббалы пристальный интерес Бродского к буквам, или, напротив, начать выискивать каждое упоминание слова «фиш» или эпитета «еврейский» в его стихах и прозе. Оставим, впрочем, эти спекуляции профессионалам.Куда важнее, что отношение Бродского к еврейству было во многом модельным для нескольких поколений еврейских советских интеллигентов. Впрочем, в отличие от многих евреев, Бродский почти полностью исключает антисемитизм из числа факторов, задающих его национальную идентичность – вероятно, потому, что считает участь «жертвы истории» тавтологичной.
Быть евреем для Бродского – значит не стать частью некой общности (культурной или религиозной), напротив, это еще один способ «отгородиться от людей».
Бродский много раз говорил, что для него важны в Америке индивидуалистические ценности, а первая его публикация в The New York Times Magazine называлась «Поэт – одинокий странник, и никто ему не помощник». Иными словами, формула «еврей, русский поэт и американский гражданин» представляет собой три лика одиночества и индивидуализма. Любимый Бродским Камю говорил, что он – член самой массовой партии, партии одиночек, и Бродский сумел из своей национальности, профессии и гражданства сделать что-то вроде тройного членства в этой партии.
В этом есть определенный парадокс: национальность обычно используется, чтобы подчеркнуть родовое начало; Бродскому же еврейство позволяет сильнее подчеркнуть его индивидуальность и обособленность.
Так Бродский напоминает нам, что среди множества еврейских традиций самоидентификации есть и такая: для меня важно, что я – еврей, но это не значит, что у меня есть что-то общее с другими евреями; я просто одинокий человек наедине со своей уникальной судьбой.
-
Место любви
Сегодня / Нон-фикшн 2 октября 2006
Когда мне было четырнадцать, я впервые услышал «Пилигримов».
Через полгода, проведя ревизию ящиков родительского стола, я уже знал наизусть дюжину стихотворений раннего Бродского.
Все мои юношеские романы были озвучены стихами Бродского, а самый долгоиграющий начался с того, что всю ночь я читал на память «Шествие».
Двадцать лет назад я бы отдал жизнь за написанную Лосевым биографию Бродского. Лет пять назад я бы не стал даже покупать ее. Сегодня я с нежной ностальгией убеждаюсь, что могу продолжить любую поэтическую цитату, указать источник половины цитат прозаических и удовлетворенно кивнуть почти на любой биографический факт.