"Поэзия – искусство глубоко индивидуалистическое, – писал Иосиф Бродский, – оно негодует на –измы."История – вещь очень сложная, – говорит Алексей Миллер, – она негодует на –ации.
Алексей Миллер – профессор Центрального Европейского университета (Будапешт) и сотрудник ряда других европейских университетов; русист с определенным реноме на Западе; историк и политолог, пишущий в том числе на весьма животрепещущие темы («Украинский вопрос в политике властей и русском общественном мнении», 2000). Он хорошо известен в кругах, более широких, чем академические; читает публичные лекции в возрожденном из пепла бастионе московской интеллигенции – клубе «Билингва»; издает одну за другой монографии в модных интеллектуальных издательствах ОГИ и НЛО. В последнем издательстве, в серии Historia Rossica, и вышла новая книга Алексея Миллера – «Империя Романовых и национализм».
Книга эта в своем роде необычная. Как и другие книги НЛО, она призвана – при соблюдении всех академических стандартов – увлекать читателей-неспециалистов или, по крайней мере, никого не клонить в сон. И при этом «Империя Романовых и национализм» посвящена по определению специальной и зануднейшей теме – методологии. Однако Миллеру удается говорить о методологии не занудно. И утверждает он следующее:
Нормальная историография – это историография плюралистическая. У всех правительственных курсов были свои успехи и свои неудачи. Процессы в макросистеме империи тесно взаимосвязаны. Имперские руины – многослойны.
Миллер борется с –ациями: с ярлыками и стереотипами, с однозначностью и одномерностью в историческом анализе; он призывает «уйти от простых интерпретаций». Нельзя писать историю империи исключительно как историю доминирующей нации, но нельзя и ударяться в этнизацию и регионализацию – делать из истории империи совокупность не связанных между собой историй нацменьшинств. Упор на пресловутую уникальность российского пути развития стал чересчур ангажирован идеологически, но нельзя совсем забывать об этой уникальности, идя по модному нынче пути нормализации или регулярного сопоставления России с другими империями. Нельзя механически оперировать историографическими клише – надо видеть за ними многообразие явлений: не просто национализм, а национализмы (великоросский, малоросский, польский, еврейский и т.д.); не просто русификация, а русификации (элит и масс, добровольная и принудительная, языковая и административная). И самое главное – надо помнить о том, что местное население было не только объектом русификации и (или) политики властей, но и субъектом, не только пассивной жертвой, но и актором истории.
Борьба с популярным нарративом виктимизации особенно подробно проводится Миллером на материале евреев, которым – единственным из всех имперских нацменьшинств – посвящена целая глава. Для русиста, касающегося еврейского вопроса как небольшого сектора более глобальной темы, Миллер прекрасно владеет материалом, почерпнутым, правда, не столько из источников, сколько из монографий англоязычных ученых, прежде всего – Джона Клира, Дэвида Фишмана, Юрия Слезкина. Эти полсотни страниц книги Миллера достаточно насыщены фактами и интересны как обзорный очерк, в котором излагается история еврейского вопроса в России с XVI века (но в основном, конечно, с разделов Польши). Однако главное в этой главе, опять же, - концептуальные акценты и методологические выводы автора.
Миллер смотрит на историю еврейского вопроса (равно как и на историю польского и других вопросов) с точки зрения политической прагматики – не «как ужасно империя Романовых подавляла «малые» народы», а «смогла ли империя Романовых использовать эти ресурсы». По мнению Миллера – нет; еврейский вопрос «провалили», но не в этом суть. Главный пафос автора – в усложнении и дифференциации. Пусть от «синдрома виктимизации» невозможно избавиться полностью, но нельзя же все сводить к притеснениям и насилию и все объяснять патологическим антисемитизмом властей. Надо помнить, что часть имперской бюрократии была вполне прогрессивна и стремилась к эффективной инкорпорации евреев в российское общество. Кроме того, еврейский вопрос решался не как бог на душу положит и не изолированно, а в тесной связи с польским вопросом, а еще – в зависимости от опасности народных настроений и динамики положения в западных губерниях. С другой стороны, если говорить уже не о гонениях, а о политике ассимиляции-русификации (не менее осуждаемой традиционной еврейской историографией, чем гонения), то следует иметь в виду, что значительная часть самого еврейского общества играла активную роль в этом процессе.
Предложения нашего автора трудно назвать новаторскими. В последние десятилетия многие исследователи протестуют против «плаксивой» концепции диаспорной истории, везде и всегда изображающей жертву, и пытаются увидеть в евреях не только мучеников гонений, но и героев какой-никакой, а национальной истории. Нельзя сказать, что Миллеру удалось проложить некий третий-десятый, новый и оригинальный путь, приподнятый на сваях над морем устаревшей историографии. Вряд ли, впрочем, он ставил перед собой такую амбициозную задачу. Но вот показать богатую научную и идеологическую палитру, продемонстрировать не только плюрализм, но и релятивизм современной историографии ему удалось блестяще.