Элегии
Doubleday
В 1910 году в Англии рождается ребенок — и умирает тотчас. В 1910 году в Англии рождается тот же ребенок — и выживает. Умереть ему приходится еще не раз, всякий раз он рождается заново. Тьма наступает вновь и вновь, поскольку смерть неизбежна, но за смертью равно неизбежно новое рождение, новый шанс, попробуем еще раз, опять не получилось? Еще раз. После жизни — еще одна жизнь, и за ней еще жизнь, и все они твои, и все одновременно, так устроена твоя бесконечная жизнь, и все это превращается в какую-то балетную репетицию пополам с тренировкой в школе боевых искусств. Оттачиваешь движения, но всякий раз случается что-нибудь непредсказуемое, и твое отражение в зеркале сбивается с шага. Первая мировая, эпидемия, подъем нацизма, Вторая мировая, лондонский Блиц. В 1930 году девушка заходит в мюнхенскую пивную и стреляет кому-то в грудь — наступает тьма. Опять не получилось? Еще раз.Кейт Аткинсон рассказывает истории, никуда не торопясь, ничего не боясь, взвешивая опции, задумчиво щурясь. Не жонглирует обстоятельствами — не спеша их перебирает. Концепция второго и всех последующих шансов соблазнительна, только если не понимаешь отчетливо, что это значит, когда выхода отсюда нет и не может быть. Пробуешь снова и снова, снова и снова лажаешь, что-то опять пошло не так, снова отвлекся, позабыл важное, пропустил ключевую мелочь, свернул влево, а надо бы вправо. Премьеры никто не обещал, никто не обещал даже финальной битвы. Репетиция продолжается. Опять не получилось? Еще раз.
Jill McCorkle. Life After Life
A Shannon Ravenel Book
Одновременный выход двух разных книг под одним названием безопаснее счесть неловким совпадением, тем более что здесь жизнь устроена иначе. Жизнь за жизнью проходят перед наблюдателями, но это чужие жизни, и так безопаснее, и наблюдателю не полагается подходить слишком близко. Сиделке в хосписе надлежит заботиться, запоминать, записывать, держать в ладонях чужие жизни, а когда они угасают — прятать в ладонях воспоминания о них, писать в тетрадку, кто были эти люди, какой у них был любимый цвет, какое блюдо, куда они ходили по выходным, о чем думали. Учительнице младших классов надлежит глядеть вокруг и различать восьмилетних детей во взрослых людях (что, честно говоря, умиляет только поначалу). Мать-одиночка прибирается в домах богатых женщин, продается их мужьям и записывает, записывает, ведет дневник, фиксирует их интрижки, свои травмы. Кто-то ведет летопись местных преступлений. Кто-то просто прячется. Люди живут и умирают, смотришь в окно — за окном идет бесконечный караван, смотришь и понимаешь, что подавать голос смысла нет, даже если ты взаправду собака, и однако это не значит, что тебе надлежит молчать.HLH Pattison. The Man Who Could Fly But Probably Shouldn't've
CreateSpace Independent Publishing Platform
В один прекрасный день некто Эрни тридцати пяти лет обнаруживает, что он, если сосредоточится, может взлететь. Когда на тебя несется грузовик, как-то, знаете, особого выбора нет. Девушка, которая видит этот полет, — почти Кларисса, но не совсем (и наш герой — возможно, Монтэг, хотя скорее — совсем не он), и ей кажется, что Эрни — ангел. Если он отнекивается, значит, он ангел, потому что ангел ни за что не признается, что он ангел. А если он отнекивается, потому что не ангел, тогда, полагает она, он честный человек, который умеет летать, а это ведь почти ангел, так?В общем, когда к нашему герою начинают толпами приходить люди, прознавшие, что он умеет летать, всякий трезвомыслящий читатель понимает, что ничем хорошим такие истории не заканчиваются.
Внезапно прозрачная, внезапно нежная проза, очень просто, очень убедительно. Человек, который написал этот роман, прежде романов не писал; вообще-то он торгует комиксами и любит кормить ворон. Тоже, вероятно, тайком летает. Ждет свою Клариссу — или свой грузовик.