«Неснятое кино» — сборник сценариев, зачатых по заказу, рожденных по вдохновению и напечатанных по случаю — счастливому, разумеется. Сатирическая комедия, философский триллер и детективная притча — ну или наоборот, комедийная философия и притерический тритектив — как ни назови, все равно получится Шендерович как он есть, точнее — как он был: шесть лет назад, десять, семнадцать. Книга начинается семнадцать лет назад, таки добро пожаловать в СССР.
Союз при смерти, коммунисты пока при власти, в Москву приплывает американский шпион с важной, но тайной миссией. Его неловкие попытки замаскироваться никого не интересуют: в Москве каждую минуту происходят события гораздо более интересные и к тому же бесповоротно катастрофические. Маленький мальчик отлупил другого маленького мальчика, старший брат отлупленного надавал по шее обидчику, обидчик так орал, что прибежал его батя и накостылял тому брату, и дальше они все бегут, как в мультфильме про «Ну, погоди!», слепляясь в огромный снежный ком и снося на своем пути все живое. Грузины, партийные работники, фанаты «Спартака», бюсты Ленина, старухи, ветераны, помидоры. Где-то в центре этого кома болтается спецагент Джон О’Богги, втянутый в гибельный бег виною неловкой маскировки.
Джон О’Богги, обмахиваясь тюбетейкой и держась за сердце, сидел за углом в компании трех евреев. Левая щека его дергалась в тике. Вид у бывшего суперагента был, мягко говоря, не товарным.
— Азохн вей, - сказал тоскливого вида еврей средних лет. — Как мне надоели эти цоресы.
— А что ж ты не уехал? — спросил его другой.
— Я ждал, когда ты, — ответил первый.
— А я — когда ты.
— Скажите, — тяжело дыша, обратился к О’Богги третий еврей, — а что: вашу нацию тоже бьют?
— Какую? — спросил О’Богги. Щека продолжала дергаться в тике.
— Ну, вашу, — тактично повторил еврей.
— Бьют, — сказал О’Богги.
— Вас-то за что? — искренне удивился еврей.
Так они бегали, бегали, пока не наступил конец.
Другая история — производственная трагикомедия про конкурс красоты; еще одна — вариация на тему произведений Эдгара По; пьеса для «Табакерки» о миссионерах с Евангелием и лекарствами. Кое-что, правда, устарело — это признает и сам автор, сожалея, что фильм не сняли в начале девяностых. Другое — ужасно трогательное, нежное, заботливо выращенное — и редкость в том, что не на злобу, а на добро и удовольствие, пусть даже одного читателя — самого автора. В конце концов, это же не работа — быть писателем-сатириком, это проявление свободной натуры, специальная биологическая потребность. В интервью 2006 года Шендеровича спросили, когда он почувствовал себя свободным, на что он ответил:
Меня, как всякого еврейского мальчика, мучили музыкой. И мама думала, что я буду музыкантом. Я был очень непоседливый, во время занятий пританцовывал ногами. И мне однажды, по совету педагога, связали ноги полотенцем, чтобы они были вместе, и очень хорошо помню, как я разрыдался. Помню испуг родителей, которые поняли, что со мной так нельзя. Всякое насилие — это с самого начала огромный шок.
Бесчеловечно связывать ноги полотенцем, особенно тому, кто, как лягушка в молоке, сражается в одиночку за всё гражданское общество, за вашу и нашу нацию, за всех старушек и грузинские помидоры. И за грузинское вино, не говоря уже про минеральную воду. Не знаю, что еще вам сказать. Хорошее кино могло бы получиться. Может, еще лучше, что не получилось — ничего не испортили.
Еще Шендерович:
Говорит
Пишет