(2) Который, естественно, попал в первый десяток книжных рейтингов продаж.
(3) Отзывами он тоже не обделен. Как положительными:
Хорошее, добротное, умное и тонкое чтение...
...Клевая книжка, совсем не женская.
...Книжка — не оторваться.
Вещь оставила после себя такое странное щемящее чувство и какое-то душевное беспокойство. Хочется слушать Майкла Наймана, пить кофе и чтобы пошел дождь, и даже не дождь, а ливень с грозой, и увидеть свое отражение в старинном тусклом зеркале.
Так и отрицательными, каковых меньше:...Во всей книге не нашлось ни одного персонажа, которому я бы смогла посочувствовать.
...Во-первых, в ней нет совершенно чудесного рубинского юмора, а во-вторых, как-то гипертрофировано описание уникальности главной героини.
...До скуки надрывен «Почерк Леонардо».
Подробнее реакцию читателей можно изучить, например, тут.
(4) Новый роман повторяет фирменные художественные особенности предыдущего (а в чем-то — и предпредыдущих), например — биографические характеристики протагониста.
Женщина. Талантливая, профессионально успешная, выросшая в столице союзной республики, затем уехавшая из Союза. Не ориентирована в первую очередь — да даже и во вторую — на семью и прочие «традиционные» и «женские» (одежда, украшения, кулинария) ценности, и вообще женщина, далекая от патриархальных гендерных стандартов.
(Примечательно, что известная писательница N. достаточно либеральна, чтобы живописать женщин-эмансипе, которые уходят от мужей, принципиально не заводят детей и пекутся исключительно о собственном творчестве, однако в других аспектах проявляет удивительную косность:
На перроне, где мы дожидались своей электрички в Сорренто, на скамейке полулежало странное существо — вероятно, местная достопримечательность. Я до сих пор не очень разбираюсь в типах этих отклонений [sic!] — трансвестит или транссексуал: сапожки на каблуках, на тонкой фигуре джинсы в обтяжку. Лицо — острое, синеватое, забеленное...(«Гладь озера в пасмурной мгле»)
Здесь, в машине, она вдруг увидела настоящую причину болезненного [sic!] стремления очаровать, укутать себя робкой надеждой...
...В одно из отделений полиции в Монреале вбежала окровавленная особа: девица не девица, а какой-то... Буратино неясного возраста... Чучело в моче и блевотине.
…Хлопнула дверь, послышался чей-то мелодичный голосок, который, словно булочка, начинен был острым вонючим страхом испуганного скунса... И вдруг она все увидела: щуплая фигура... пошлые усики, характерный разрез глаз — латинос? — он мелькнул в коридоре... И ни в чем не виновная рыбка в еще крошечной, но уже напряженной матке вила и вила дальше сиротливую блудную нить...(«Почерк Леонардо»)
Возможно, дело в том, что эти иносексуалы и инородцы не могут оправдаться своим творчеством.)
(5) В отличие от прошлых романов, писательница обошлась без введения в кадр второй женщины — себя, в каком-то смысле alter ego главной героини. Похвальная экономия — а то в предыдущем романе такое двойничество привело к ненужным повторам и было очевидно избыточным.
(6) Второй главный герой — традиционно город. Иерусалим, Ташкент, Киев. Герой однозначно положительный; образ неизменно прекрасный — романтизированный и мифологизированный, пронизанный реальной ностальгией автора или сконструированной ностальгией героев.
(7) Как и в предыдущих своих творениях, автор несказанно щедр на сочинение бесконечного числа маргинальных персонажей и побочных сюжетных линий, что делает из романа-биографии роман-панораму поколения, или позднесоветского общества, или профессиональной (консерваторской, цирковой) среды и т.д.
(8) Как обычно, известная писательница N. стремится добиться максимальной щемящести, стремится «пробрать до костей души», как выразился автор одного сетевого отзыва. И, как обычно, успешно.
Я вот точно знаю, что сегодня с этого пива хрен усну. Буду лежать, как бревно, в темноту пялиться, а закрою глаза — она, пятилетняя, по коридору топочет, прямо из зеркала мне навстречу выбегает: лоб вспотевший, рот зубастый, и от хохота аж звенит вся:
— Это не я, не я! Это моя радость хочет бегать!
Потом я ее бил... Тоже сильно... Лет десять спустя. И она не стонала, но после каждого удара сплевывала кровь и жалостливо так спрашивала: «Больно, Володечка? Больно?» Пока могла еще говорить, пока сознание не потеряла, все повторяла: «Больно, Володечка?»...
(9) Жанр, конечно, life-story, как и в ташкентском романе. Детективный формат — главная героиня пропала (причем вместе с мотоциклом), и ее история реконструируется по рассказам мужа и письмам возлюбленного — так вот, детективный формат не выдерживается, тут же появляется третий повествователь, то ли автор, то ли сама героиня, а развязка, раскрытие тайны исчезновения, заранее понятна или, если угодно, так и непонятна, но только непонятность эта совершенно предсказуема.
(10) Автор по-прежнему питает пристрастие к графическому (петитом, курсивом) выделению фрагментов текста. По большей части неоправданное в «Кабане» и «Синдикате», здесь, как и в ташкентском романе, оно оправдано (хронологическими скачками) через раз.
(11) Можно выделить у автора сквозную тему «наши за границей». Особенно настойчиво она звучит в ташкентском романе и в этом, киевско-монреальском. Мальчики и девочки из за**анных советских подъездов, задрипанных музыкальных школ, чердачно-подпольных изостудий, всмятку пьяных цирков и проч., и проч. уезжают на Запад и становятся звездами мировой величины, у которых концерты, представления, выставки, гастроли расписаны на три года вперед.
(12) И наконец, пожалуй, самое важное. В произведениях известной писательницы N. давно уже стали появляться загадочные персонажи, странные совпадения, неотвратимые пророчества и — именно в связи с этой мистической линией — тема самоубийства.
Страшные предчувствия, провидческие инсценировки и неудавшаяся роль ангела-хранителя в «Кабане».
В «Синдикате» — пугающие телефонные звонки от шизофреника, таинственные письма с библейскими пророчествами и проклятиями, мальчик-ангелочек, регулярно поджигающий подъезд.
И в «Почерке» — таинственный толстяк-альбинос в тирольской шляпе с перышком, который в разных странах встречается (или мерещится) героине. Но в отличие от предыдущих книг, где мистическая тема заявлялась, но не развивалась, оставаясь притягательным, но ускользающим ароматом, или даже под конец перечеркивалась, как в «Цыганке», здесь она получает полное выражение в судьбе и даре главной героини. В аннотации «Почерк Леонардо» прямо так и аттестуется: «мистический роман», а в отзывах, прочувствованно, — «с выходом в вечное». Известная писательница N. довольно изящно выходит наконец за рамки реализма. Ведь если даже решить, что Сеня, которому пропавшая (погибшая?) возлюбленная явилась посреди бурана, галлюцинировал в процессе замерзания, а русские туристы, что видели улетевшую с моста в небо мотоциклистку, к тому моменту уже изрядно поддали, то мотоцикл, мотоцикл, как верно отмечено, «ведь не рыбка, чтоб в океан уплыть! Он же, блядь, желе-е-езный!»
Еще Дина Рубина:
Дина Рубина. Почерк Леонардо (фрагмент)
Дина Рубина. Цыганка (фрагмент)
Дина Рубина: «Израиль – это миф»
Символика огня в романе-комиксе Дины Рубиной «Синдикат», или Об «огненном ангеле нашего подъезда»
На солнечной стороне памяти
-
Дина Рубина: «От истории не отвертишься»
3 июня 2008
Он странно начался, этот роман. Он начался на кухне у моей сестры в Бостоне. ...На последнем ее слове во мне зазвучал фагот — и я поняла, что это звучит роман. Вот этот, знаете, как бы нерожденный роман — он откуда-то зовет меня. И я поняла, что ехал-то музыкант, возможно, на репетицию, но, конечно, необходима любовь. Любовь смертельная, на разрыв аорты, трагическая — потому что счастливая любовь еще никогда никого не интересовала.
-
Дина Рубина: «От истории не отвертишься»
Сегодня / Люди 26 мая 2008
Он странно начался, этот роман. Он начался на кухне у моей сестры в Бостоне. ...На последнем ее слове во мне зазвучал фагот — и я поняла, что это звучит роман. Вот этот, знаете, как бы нерожденный роман — он откуда-то зовет меня. И я поняла, что ехал-то музыкант, возможно, на репетицию, но, конечно, необходима любовь. Любовь смертельная, на разрыв аорты, трагическая — потому что счастливая любовь еще никогда никого не интересовала.