Увлекательная и поучительная книга вышла у Губермана Игоря, но одна загадка покоя не дает мне никак: почему в книге этой инверсий такое количество? Любил и раньше Губерман их, однако в «Дневнике иерусалимском шестом» перестановок концентрация густа как никогда, а синтаксис и от нейтрально-литературного, и от разговорно-баечного далек. Кроме того, заковыристые весьма определения попадаются.
И до сих пор я помню потрясение свое…
…и прекрасно мы бы выпили за глупые мои надежды.
А сколько снадобий лекарственных я заглотал за те злосчастные полгода!
Я на одной из пьянок поминальных (несколько их было) отозвал в другую комнату приятеля-врача и о своем недомогании спросил.
У него такой букет болезней был, что каждая мешала вылечить другую, и выбраться из этого узла врачи не знали как.
Покурил я возле здания театра магаданского — тут некогда отменные российские артисты выступили.
Не зря дружили с ним отменные философы московские.
Я всегда немалую испытываю радость…
И все в таком духе.
Я не очень понимаю, почему стиль такой выбирает он для писаний своих. Думается, неспроста это. Посмотрим же пристальней.
В «Шестом дневнике» у Губермана не только веселые байки. Он рассказывает, как умерла его теща и как в то же самое время он заболел раком прямой кишки.
Сохрани тебя Господь, читатель, от такого опыта житейского.
Болел, лечился и выжил — Губерман пишет об этом подробно и прямо, объясняя, что ему это «интересно и нужно». И о подробностях лечения, о физиологических ощущениях, о психологии тяжелобольного и тех, кто его окружает. Наверное, это один из самых честных и в то же время терапевтических способов рассказывать о подобных темах — без бравады, с черным юмором да с матерком.
Читать это поучительно. Но писать — трудно. Возможно, именно поэтому появляется такое количество инверсий. Или просто Губерман, хороший рассказчик, переносит устное творчество на бумагу, и «инверсионный» язык является результатом этого преломления?
В предисловии Дмитрий Быков рисует портрет автора: «Губерман делает для народа то, что и обязан делать поэт: он дает народу удобные, лаконичные и универсальные формулы для выражения сложных вещей… Губерман проживает классическую нелегкую жизнь большого русского поэта… Чтобы много и точно писать, надо широко и полно жить». Чувствуется, что Быков хотел бы сказать такое о себе, хотел бы стать отчасти Губерманом. Да и кто бы отказался уметь писать много и при этом точно?
К человеческим слабостям Губерман относится великодушно, а жизнь вообще и люди в целом ему интересны и приятны. Более того, он считает себя одним из них — мало кто из современных писателей может сказать о себе такое. Его поэтика — не поэтика раздражения.
Большая часть книги — это гарики. Ну, вы ведь знаете, что такое гарики. Сам поэт признавал, что читать их подряд в большом количестве затруднительно, тем более что многие посвящены той же грустной теме, что и прозаическая часть. А по одному-два — вполне. Губерман, как средневековый еврейский или арабский поэт, пишет о судьбе, вине и женщинах. И еще о евреях, Израиле, России. В общем, каждым стихом закрывает тему, но все, слава Богу, никак не закроет, дай ему Бог здоровья.
Еще:
Темные аллеи, случай в Иудее
Обрести, наконец, свою тень
Русская тоска + еврейская тоска
О людях и кошках
Я пришел дать вам в морду
Дина Рубина: «Израиль – это миф»
Уроки Фельденкрайза, или Почему Бен-Гурион стоял на голове
Осколок Империи
«Двоеточие»: ненасиженное место
Кому нужна израильская литература?
Леонид Шваб и Александр БараШ: Шипящая стихия огня
В Иерусалиме выгнали стихи на улицы