Впрочем, совсем вниманием автора он не обойден. Герой – alter ego писателя, и речь в романе идет о детстве Ямбо Бодони, прошедшем в фашистской Италии, где еврейский вопрос пусть не столь навязчиво, как кое-где еще, но стоял. С живыми евреями – в отличие, например, от казаков, как это ни удивительно, – мальчик Ямбо почти не общался, однако информационное пространство, монополизированное взрослыми, изобиловало шельмованием евреев как прихвостней американского капитала и англо-саксонской продажной прессы.
В дедовых коробах лежало несколько выпусков «В защиту расы», журнала, выпускавшегося с 1938 года, которого я в доме не видел. Дед явно не допускал, чтобы эта мразь попадала ко мне в руки. <...> На картинке женщина в британском кепи, распущенного вида (только листы «Таймс», словно балетная пачка, прикрывали ее наготу), стояла перед зеркалом и любовалась, как Times, отражаясь задом наперед, читается Semit.
<...>
Кто-то, думаю, дедушка вложил между этими страницами пропагандистскую открытку, на которой чрезвычайно похабный семит на фоне статуи Свободы протягивает клешни прямо к зрителям. Доставалось и не только евреям. Жуткий негр в ковбойской шляпе ковыряет черномазой лапой белоснежное бедро Венеры Милосской. Рисовальщик забыл, вероятно, что мы объявили войну, в ряду прочих, и Греции, а следовательно – какое нам отныне могло быть дело, если черная скотина лапает греческую инвалидку, муж которой носит юбку и дурацкие ботинки с помпонами?
<...>
Я тогда слишком мало знал, чтобы сокрушаться из-за евреев. <...> После войны я <...> получил возможность узнать множество всего. Не только откуда берутся дети (и как они туда попадают на девять месяцев ранее). Но даже и – куда деваются евреи и как они умирают.
Новый роман Эко предназначен для очень терпеливого читателя – как, впрочем, и предыдущие романы мэтра. Вследствие инсульта теряет память о собственной личности нашпигованный цитатами 60-летний миланский букинист-интеллектуал Ямбо, сторонник левых взглядов, любитель экзотических раритетов, падкий на женщин и, конечно, на книги, книги, книги – все в жизни он меряет книгами. На протяжении четырехсот страниц он восстанавливает свою детскую и юношескую память, сидя на чердаке деревенского дома – среди пыли и паутины, книжек, журналов, газет, комиксов, открыток, пластинок.Фабула романа откровенно слабовата; система персонажей, в которых никто не позаботился вдохнуть жизнь, исключительно служебна: врач-невропатолог нужен, чтобы поставить диагноз; жена – второй врач, психолог; друг призван подкреплять детские воспоминания; дочка – отвезти на машине в деревню; ассистентка напоминает о юношеской любви. Вся романная сторона романа – лишь поддержка, наскоро сколоченный и еле-еле прокрашенный каркас для главной и любимой авторской задачи – реконструкции ментального и культурного мира. Эко во всех своих романах подробнейшим образом воссоздает интеллектуальное поле эпохи и социальной группы: будь то францисканцы XIV века, авантюристы XVII-го, рыцари, ваганты и паломники XII-го. И вот наконец писатель заработал себе возможность издать такой роман на биографически близком ему материале – роман-реконструкцию культурного контекста собственного детства и юности, текст, сплетенный из цитат, аллюзий и пересказов, проиллюстрированный сотней картинок из комиксов и журналов, репродукциями марок, этикеток, плакатов конца 30-х – начала 40-х. И, как обычно при чтении гиперинтертекстуальных романов Эко, не может не восхищать труд переводчика.
Центральная в этом романе тема воспоминаний – тема, разумеется, еврейская. Еврейская культура – не что иное, как огромный багаж интеллектуальной памяти, полагающей себя цельной и непрерывной, но на самом деле – разрозненной, скособоченной и с проплешинами. Коммеморативная культура проистекает из библейского морального императива: побоку «Не убий» и «Не прелюбодействуй», и даже козленок в молоке матери своей идет лесом – главное национальная заповедь: «Помни». Помни об Аврааме и жертвоприношении Исаака, о рабстве в Египте и Исходе оттуда, о даровании Торы вкупе с заповедями – и тут, естественно, и о козленке тоже.
О Библии в романе Эко тоже идет речь. Анархист Граньола заразно вольнодумствует, смущая неокрепший ум юного героя. Библия, говорит он, начинается с лжесвидетельства, бог использовал некорректную аргументацию: «Ты должен-де верить в Библию, потому что она вдохновляется богом. Но кто доказывает, что Библия вдохновляется богом? Сама Библия». Так вот, в еврейской традиции это не так. Легитимация Библии, равно как и заповедей – в национальной памяти, где зафиксировано, что шестьсот тысяч человек стояли у горы Синай, когда Моисей получал Тору.
Память – в аксиологических координатах еврейской традиции – главное достояние народа. А в универсуме Эковских текстов – и человека. Ямбо в борьбе за память зарабатывает второй инсульт, впадает в кому, но продолжает страстное освоение лабиринта воспоминаний и, по всей видимости, умирает – от огромного напряжения в попытке вспомнить лицо своей школьной любви.
Еще воспоминания:
А в глазах тоска
Прикладное магендоведение
Запомните его таким