Москва 40-х, 50-х, 60-х, 70-х годов… Эпоха, тысячекратно описанная в литературных мемуарах, реконструированная в десятках фильмов. Проза Ларисы Миллер вместила многие оттенки и нюансы того времени. Его лиризм и жестокость. Его человеческий излом, обаяние простых забытых предметов и явлений.Лариса Миллер — девочка с Большой Полянки, дом 10, квартира 2 — помнит послевоенную московскую жизнь отчетливо, детально. Тон ее воспоминаний — ровный, местами почти эпический, но без пафоса и политических диагнозов. Время само расставило по местам все вещи и имена. Мемуарист не властен изменить эту иерархию — он лишь добавляет штрихи к событиям, подмешивает неповторимые цвета в сложившуюся картину былого, в пейзаж ушедшего московского бытия.
Атмосфера старых московских дворов, коммунальный микрокосм со всеми его драмами и передрягами. Запах керосина, которым торговали тогда в разлив в хозяйственных лавках. Давно исчезнувшие трамвайные маршруты (с Полянки в Лефортово и обратно), по которым можно мысленно проехаться вместе с автором. Портреты колоритных московских типов: чего стоит хотя бы «парикмахер-лорд» из Дома на набережной! Воспоминания о студенческой жизни и поездках на целину, о занятиях в ЛИТО на Сретенке. Рассказ об отце, погибшем на фронте. Стихи с пригласительных билетов на новогодние елки рубежа 40-50-х…
Вспышки памяти — дотошной, капризной, «дискретной» (по слову автора) — высвечивают и другие события тех лет. Куда-то таинственно исчезает сосед-врач, еврей, а вскоре кончает самоубийством его жена. Агния Барто диктует по телефону маме-журналистке свое новое стихотворение, в котором новорожденного брата называют Иосифом, в честь вождя. Лучшая подруга, не моргнув глазом, доносит на Ларису и зачитывает всему классу сочиненную той колкую эпиграмму на учительницу.
А в январе 1953-го, после публикации в газетах небезызвестного сообщения ТАСС, в школе, где училась Лариса, произошло нечто поразительное:
«Я вхожу в класс, а в дверях стоит девочка (память услужливо подсказывает ее фамилию — Журавлева). Я иду к своей парте, каждой клеточкой чувствуя, что происходит нечто. Но что? Сажусь за парту и вижу, что в моем ряду пусто. Я в ряду одна, а в двух других сидят по трое за каждой партой. Каждого входившего в класс Журавлева спрашивала, указывая на меня: «Ты за нее или за нас?» Я была единственной еврейкой в классе. За меня никого не было. Все были против…
Начались уроки. Все шло как обычно. И только классная руководительница с особым рвением рассказывала о государстве Израиль, и тогда все, дружно повернувшись, смотрели на меня».
В книге много фотографий из семейного архива; стихотворений, вступающих в изысканную перекличку с прозой. Много рассказов о том, как девочка с Полянки, выпускница иняза, пришла к этому «химерическому занятию» — писанию стихов. Для любителей звучащей поэзии к изданию приложен компакт-диск с записями авторского чтения, а также стихотворений, ставших песнями, — в исполнении талантливых московских бардов. Это она и есть — «золотая симфония».
Еще:
Демьян Кудрявцев. Близнецы
Отъезд. Из Китая — на Родину
Пули над Бродвеем: Республика прямых ностальгий
Во глубине советских книжных полок
Ефим Ладыженский: Одесса — Москва — Иерусалим — далее везде
Лев Ландау: теория и практика
Делать нечего. Опять приходится думать
Похвастаться, что хвастунья
Иосиф Раскин: «В СССР анекдоты про евреев придумывали русские»