Русский гламур держится на трех китах, а те на черепахе. Киты породы оксана, ксюша и биркин, а черепаха породы рублевка. Вокруг русского гламура плещется мировой океан – ну, всякая там никому не интересная большая и средняя литература, и графоманский ветер щекочет китам спинки. Антигламур, в свою очередь, держится на трех китах: оксане, ксюше и биркин, а те тяжело навалились на черепаху-рублевку. Потому что антигламуром считается все, что иронически или отрицательно относится к оксане, ксюше и биркин. Таким образом, эти животные помещаются в тот же самый центр того же самого мироздания.
Не случайно книги Владимира Спектра, мрачные, упивающиеся пустотой и бессмысленностью псевдогламурной жизни, все время упоминают в паре с книгами Робски: они, в сущности, пишут об одном и том же, только героиня Робски более пушистая и блестящая, а у героя Спектра гораздо больше кокаина. Но Порше Карреры и кресла Филиппа Старка у них в одинаковую цену, а людей от нелюдей оба героя автоматически отличают по настоящему или поддельному Луи Вюиттону.
«Если хочешь быть на вершине… занимайся спортом non stop, ходи в фитнес, питайся раздельно. Делай культ из своего тела, из этой кожаной оболочки. Помогай сам себе. Прибегай к услугам пластических хирургов. Медитируй, в конце концов. Носи на запястье красную ниточку Каббалы. И зарабатывай деньги».
Герой, мальчик чуть за тридцать, живет за счет богатых сорокапятилетних женщин. Он сидит на диете, он хочет казаться моложе, а еще он хочет открыть собственный клуб, в котором будет только правильная музыка. Его волнуют мысли о старении – не о смерти, а именно о старении. И о пустоте. И о бессмысленности работы в офисе. И об обуви. И о том, что его Вероника собирается его бросить. Ему снятся кошмары – о том, как он надевает лакированные туфли к олимпийке. Во всем этом чудится удивительная нарочитость и пошлость, почти пародия. Нормальные люди так не говорят:
«Мне непременно надо, чтобы проводы мои прошли в такой изящной обстановке, похоронная процессия, lounge, лошади в траурной попоне, ну, типа, чтобы легкая грусть витала в воздухе, а собравшиеся пили шампанское, и скорбные девушки, желательно, не выше метра шестидесяти восьми, в черных вечерних сексуально-сдержанных платьях G.Guaglianone...»
Это все выглядит игрой, затянувшимся театральным действом, монологом либо ненормального, либо шута. Описывая свою очередную возлюбленную-спонсора, герой сообщает:
«В целом она прекрасно выглядит, такая сексуальная бизнес-леди, в почти деловом костюме Marc Jacobs, никогда не отлипающая от своего нового Vertu, сильная женщина с крутым нравом и мужским взглядом на окружающий мир, дама бальзаковского возраста <…> прекрасный офис на Новинском бульваре <…> в груди у нее высококачественные американские имплантанты, во рту немецкая металлокерамика…»
Это не человек говорит, это говорит мутант, воспитанный на каше из книг Робски и светской телехроники. И постепенно начинаешь понимать: на самом деле, герой просто читает вслух гламурный журнал, переходя с рубрики «Музыка» к рубрике «Одежда», от рубрики «Светская жизнь» к «Сексу». Не зря он ни разу не упоминает о ванильном сексе, - где речь заходит о физиологии, там немедленно появляется страпон. Потому что кто же в гламурных журналах пишет о ванильном сексе? Это немодно и неинтересно. И про лондонские рестораны, которые Филипп маниакально перечисляет, рассказывая, где бы он мог сейчас сидеть, тоже все понятно: рубрика «Путешествия», журнал близится к концу. И ниоткуда вдруг появляющийся фээсбэшник – это, очевидно, в соседней комнате работает телевизор, и краем уха герой слышит последние новости. Есть только два вопроса: зачем Филипп рассказывает нам о своей израильской любовнице? И второй вопрос: кому, собственно, он все это рассказывает?
Израильская любовница появляется уже ближе к концу монолога, маячит две страницы и погибает. И вот тут-то начинаешь понимать, что герой – патологический лжец, маньяк, безумец. Его уже можно было уличить во лжи, когда вокруг него только начала сплетаться паутина паранойи, но окончательно все стало ясно, когда мысль о возможном теракте привела к рассказу о любовнице-еврейке, Светлане. Ее мужа, израильского адвоката Мойшу, убили в какой-то разборке, и она вызвала героя в Израиль «для психологической помощи». Это был первый раз, когда Филиппу «просто платили, не облекая ситуацию флером романтических отношений».
Cо Светланой герой смотрел домашнее порно, в постели она часто называла его именем своего погибшего мужа, и именно это приносило Филиппу удовлетворение. Потом Светлана погибла, когда в лавке, где она покупала продукты, был совершен теракт. Это совсем уже невероятная подробность, слишком литературная, и если читатель не увидит в ней крика «я вру», - что ж, такому читателю не грех и наврать.
Конечно, Спектру слегка подгадил Брет Истон Эллис со своей «Гламорамой» и «Американским психопатом». Если бы никто не знал о существовании Эллиса, книги Спектра действовали бы гораздо, гораздо сильнее. Но если в предыдущих текстах Спектра эллисовский дух был просто модной фишкой, то в «Русском жиголо» вся эта гламурно-гнилостная атмосфера изящно готовит читателя к неприятному финалу.
Так к кому Спектр обращается, говоря «куколка» и «крошка»? Кому он рассказывает всю эту историю Синей Бороды? Очередной бальзаковской подруге? Медсестре в психушке? Читателю? (Тем более, что герой и своим знакомым мужчинам иногда говорит «подружка».)
В идеале, герой Спектра должен говорить это героине Оксаны Робски. Потому что кто-то же должен объяснить ей, как на самом деле устроена жизнь и где, в действительности, находится весь этот гламур. Porsche, marc jacobs, lounge, nobu, - лишь глянцевая бумага с картинками, узоры на покрывале майя. Сдернешь – а там тьма, безумие, желание убивать. Ладно, чего там, куколка, ждать осталось недолго. Ты даже не представляешь себе, крошка. Ты себе даже не представляешь.
Еще почитать:
Гламур по-еврейски