Несколько лет назад мы пытались выяснить, какие сведения о евреях и еврействе можно было почерпнуть из открытых советских источников, без помощи самиздата и тамиздата. А сейчас проделаем тот же эксперимент с советской детской литературой. Каких евреев могли встретить советские дети на страницах любимых книг? Что эти книги могли рассказать о еврейской истории и традиции?
Мы не будем вспоминать всех обладателей еврейских имен и фамилий, упомянутых в книгах для детей и подростков. Нам интересны лишь те, которых связывало с еврейством что-то помимо внешности и имени. Поэтому, к примеру, Муся Пинкензон, включенный в пантеон пионеров-героев, в данном случае «не считается»: несмотря на характерную фамилию, ничего еврейского в его канонической биографии не было — если, конечно, не считать национальными чертами игру на скрипке и папу-врача. За скобками останется мальчик Мотл и другие герои Шолом-Алейхема и прочих еврейских авторов. Нас интересуют «общие книги».
Этот очерк написан на основе личных воспоминаний (Москва, застойные годы, возраст от семи до тринадцати лет).
Мы не будем вспоминать всех обладателей еврейских имен и фамилий, упомянутых в книгах для детей и подростков. Нам интересны лишь те, которых связывало с еврейством что-то помимо внешности и имени. Поэтому, к примеру, Муся Пинкензон, включенный в пантеон пионеров-героев, в данном случае «не считается»: несмотря на характерную фамилию, ничего еврейского в его канонической биографии не было — если, конечно, не считать национальными чертами игру на скрипке и папу-врача. За скобками останется мальчик Мотл и другие герои Шолом-Алейхема и прочих еврейских авторов. Нас интересуют «общие книги».
Этот очерк написан на основе личных воспоминаний (Москва, застойные годы, возраст от семи до тринадцати лет).
Бруштейн
Когда речь заходит о «еврейской книжной полке» советского еврея, первым делом, естественно, вспоминают знаменитую трилогию Бруштейн, ставшей настольной книгой нескольких поколений еврейских детей. При этом мало кто помнит, что перу Александры Яковлевны принадлежит еще одно произведение из жизни женской гимназии — пьеса «Голубое и розовое», действие которой происходит «в 1905 году, в провинциальной гимназии с пансионом». Город, гимназия, ситуации и персонажи пьесы для всех читателей трилогии совершенно узнаваемы. В гимназическом классе только две еврейские ученицы: Роза Зильберквейт и главная героиня Блюма Шапиро, дочь ремесленника, принятая в гимназию по протекции. Однако еврейских реалий в пьесе гораздо меньше, чем в «Дороге»: отец Блюмы, старик Шапиро, жалуется, что евреям не дают учиться, да еще потешает публику характерным языком, которым почему-то разговаривали едва ли не все евреи русской литературы:
Шапиро. Я вхожу в генеральскую квартиру — и у меня голова идет кругом! Золотая мебель! Зеркала! Ковров столько, что некуда ногу поставить… А на полу лежит девочка, и она, извините, топочет ножками, как четыре солдата! И сам генерал Сергиевский — генерал от инфантерии! — держит эту несчастную куклу и трясет над ней бородой. А что он может поделать? Я могу командовать солдатами? Нет, я не могу командовать солдатами. Ну, и генерал тоже не умеет делать мое дело… Верно, барышня?