Махане Иегуда, центральный рынок Иерусалима – и самый старый из рынков Ближнего Востока, никогда не прекращавших свою работу, – это наша собственная Пеория, место, куда отправляешься, когда возникает необходимость пощупать эмоциональный пульс нации. Принято считать, что это место находится под влиянием Ликуда, но это было справедливо, пока Ликуд еще существовал, да и тогда говорилось преимущественно в угоду камерам избирательной кампании.
Теперь все так перепуталось, что правительственная пресс-служба, которая сейчас выпускает пресс-релизы раз в двадцать чаще, чем обычно, вернулась к старым шаблонам: среди объявлений о военных операциях, смертях и соболезнованиях мы начали получать свежие новости от давно пропавшего и надежно замолчавшего Ариэля Шарона. Последнее из этих потусторонних сообщений появилось у меня на экране четыре дня назад, 27 июля: «Премьер-министр Шарон разговаривает с мировыми лидерами», - гласило оно.
На нас напал ступор. Никто не знает, как реагировать. В последние три недели от иерусалимской левацки настроенной богемы чаще всего можно было услышать: «Ты не поверишь, но я скучаю по Шарону».
Сегодня рынок пуст. Здесь почти просторно, и к четырем часам дня владельцы ларьков собрались в стаю на импровизированную сиесту - в компании кроваво-красных вишен и разрывного инжира. … В результате все обращаются к этой трудной, безымянной и абсолютно непредсказуемой войне.
В Иерусалиме мы как бы сразу и участвуем в войне, и находимся в стороне от нее. Вроде бы мы не сидим по домам, глядя на дождь падающих снарядов; но, с другой стороны, вчера вечером Моран Мизрахи, похожая на беспризорницу мастерица-повариха и владелица популярного кафе на Махане Иегуда, Hacol la´Ofeh ve Gam Сafe («Выпечка и кофе»), надев хирургические перчатки, нарезала свежий перец для кебаба из кефали и поименно перечисляла отсутствующих официантов, отправленных на фронт.
Среди сегодняшних посетителей – пары, завтракающие вместе, чтобы отметить отъезд мужчины на север. Моран говорит: «Мы – мягкий живот страны. Артерия. Мы здесь все чувствуем острее, чем где-либо. Все на свете. Праздники. Войну».
В кафе постоянно звучат новости, даже когда включена музыкальная радиостанция. Просто в Израиле сейчас не осталось чисто музыкальных радиостанций, и песни постоянно прерываются безрадостными экстренными выпусками. Когда цитируют министра обороны, выражающего сожаление о вчерашних жертвах в Кане, одна молодая посетительница поднимает бровь и говорит: «Правда, прелесть: чувак говорит, что на самом деле ничего такого не планировал?»
Как объяснить напуганному другу, который звонит из Нью-Йорка, что я только что вернулась с йоги, что утром встречалась с редактором, что все в порядке, вот только отчаяние окутывает мою спальню на втором этаже? Новости ужасны настолько, что мое обычное убежище - рынок с его гладким зеленым перцем и хрупкими японскими персиками - кажется чужим. Чуждым самому себе.
Я часто обращаюсь к рынку, когда мне нужно объяснить Израиль какому-нибудь иностранцу. Я придерживаюсь мнения, что место, запечатленное у людей в мозгу, место раздора и ужаса (Махане Иегуда знаменит особо жестокими террористическими актами, которых он повидал немало: перенаселенная территория узеньких торговых рядов и кишащих покупателями ларьков - одной единственной бомбы достаточно, чтобы устроить здесь кровавую бойню), можно выставить напоказ, как инжир, под жабьей оболочкой которого прячется сладкая чувственная мякоть.
Хорошая еда – всегда утешение. Но в Иерусалиме еда – трудно объяснимое утешение. Личи взрываются в руках и перемазывают тебя соком. Мускат только-только созрел. Как я могу объяснить, почему жирные черные маслины, маринованные в красном вине, становятся лекарством? Как передать то сладкое чувство безопасности, которое обволакивает меня, когда я прогуливаюсь по рынку?
Если маленький кусочек еды может определить нас, возможно, этим определением он приносит хоть слабое, но утешение и даже немного лечит.
Сегодняшняя трапеза: один-единственный безукоризненный профитроль со сладким кремом из булочной Дувшанит, и обед в кафе Моран Мизрахи: обсыпанные сухарями Панко клецки, поджаренные в оливковом масле, под нежной шапкой сметаны с мелко нарезанным луком; газировка с пюре из свежей маракуйи; кофе с молоком, и трофеи, которые я унесу домой: свежий дикий инжир и три манго.
Перевод Ханы Гуревич
Впервые опубликовано на сайте www.nextbook.org в серии "Послания из Израиля"
This text originally appeared on www.nextbook.org and is part of a series Dispatches from Israel