Одни из основателей «МосХаоса» Сергей Ануфриев и Митя Нестеров рассказали об одесской художественной сцене 1960–1980-х годов, о затянувшемся кризисе искусства и о том, как из него выбраться.
Об Одессе
С.А.: При том что я целиком принадлежу московской культуре и как художник сформировался здесь, по странному стечению обстоятельств родился я в Одессе в семье неофициальных художников, одних из зачинателей одесского неофициального искусства.
Одесса — это царство Логоса, город абсолютно литературный, в нем нет связи с землей, с духами местности, это абстрактные, выдуманные декорации комедии дель арте, постоянно разыгрываемой всеми ее жителями. В Одессе есть одна странная особенность: все, что здесь возникает, сразу становится древним, будто ему не сорок лет, а примерно восемь тысяч. Попадая в Одессу, ощущаешь себя как в Египте. За двести лет своей истории город дал миру больше гениев, чем любой другой город. При столь феноменальной плодоносности выпестованные и воспитанные здесь гении на родине не могут реализоваться, им нужно покинуть эту матку.
Одесситы — это отдельная нация, противоположная во многом россиянам по своему менталитету. Прежде всего, это тотально юмористическое восприятие действительности, когда все ощущается как абсурдное, бессмысленное и очень смешное. Это главное, чему Одесса учит. С другой стороны, так жизнь и судьба одесситов утекает, как песок в часах. Одесса — это песчаный город, все в нем из песка, на древнем песчанике с вкраплениями мезозойских ракушек.
Об одесской художественной сцене
С.А.: В Одессе была своя школа, свой гений, Валентин Хрущ. В 1967 году он был одним из зачинателей «Заборной выставки», ставшей легендарной точкой отсчета в истории неофициального искусства, — подобно «Бульдозерной выставке» в Москве, которая была, кстати, на семь лет позже. Я застал Хруща во всем великолепии, и он был моим учителем, наставником в смысле мировосприятия. В какой-то момент одесская волна была единственно мощной, из Киева и Петербурга ничего не приходило.
В начале 80-х я был среди породивших одесский концептуализм. К нему принадлежали многие художники, например Леонид Войцехов, заинтересовавшийся концептуализмом даже раньше меня. В Одессе стихийно образовалось сообщество очень молодых людей, только сошедших со школьной скамьи и делавших очень странные вещи. Было усвоено одно: можно работать с текстом, и с помощью чего угодно. Делались прозрачные работы, писались странные тексты на кальках. Были работы для птиц, очень легкие, — не то из поролона или водорослевой бумаги, как воздушные змеи, такие послания птицам, они вешались на верхушках деревьев. Я сознательно выискивал в канцелярских магазинах чудовищные предметы — папки из пластика, искусственной кожи, приклеивал бумажки с текстами. К тому времени у меня выработался собственный шрифт.
В свое время такие люди в Москве, как Михаил Рогинский, Михаил Чернышов, «лианозовцы» открыли русскому искусству путь к простым вещам, грубой повседневности, к поэтизации примуса, выключателя, кафельной стены в туалете с надписью «сука». Так же одесситы поняли, что их жизнь наполнена неистребимым фольклором, драгоценными каменьями речи, взять хоть разговоры на Привозе или в общественном транспорте. Помимо концептуализма, это нашло отражение и в своеобычной одесской литературе, где сплавлены все языки портового города: русский, украинский, молдавский, греческий, польский, идиш. О современном искусстве и создании нового языка
С.А.: Сегодняшняя ситуация в искусстве напоминает мне то, что происходило в России столетие назад, когда Малевич основал УНОВИС: появляется новая парадигма, новая система координат. Постмодернизм закончился, а то, что приходит ему на смену, большинству пока неведомо.
В 60-е годы в Союзе было принято совершать открытия в роде изобретения велосипеда. Так, Миша Чернышов изобрел поп-арт, а в Одессе был один художник, пытавшийся скрестить модерн и конструктивизм. Сам того не зная, он изобрел ар-деко.
Мы пытаемся создать новый язык, такой, в котором образ содержит смысл, и последний схватывается мгновенно. Надо освободить язык от функций передачи информации, а освободившуюся энергию направить на творчество. В этом направлении по сути и движется цивилизация, когда человек все больше внимания обращает на произвольные, досужие на первый взгляд виды деятельности, которые оказываются единственно полезными и важными.
Можно было бы сказать, что авангард — это эпоха военных действий, после которой наступает эпоха строительства, восстановления древнего языка и выработка новых критериев, по которым оценивается произведение искусства. Так, критериями повествовательности должны стать содержательность, занимательность и увлекательность. Это новое состояние строительства и разработки — это паттернизм.
М.Н.: Современная ситуация — это символическое порождение жеста Дюшана, бросившего живопись и ставшего играть в шахматы. Дюшан тоже говорил об упразднении грамматики, создании визуального языка, где слово — это чувственная реальность и пластическая истина. Утопия паттернизма — пойти дальше Дюшана, чтобы язык не требовал перевода. После революции всегда начинается реставрация, но я не стал бы настаивать на самом термине «паттернизм». Каждый может называть это по-своему. Интересно, что совсем разные мастера, с которыми приходится взаимодействовать, приходят к тем же выводам, к схожей форме подачи материала. И это состояние искусства действительно ощущается вокруг. Нас интересуют такие темы, как внимательность — главная функция и задача художника, новый подход к онейрическому, к пространству сна, особенности детского восприятия, состояние игры. В какой-то степени весь этот процесс — реставрация реалистической традиции, но на новом уровне.
С.А.: В XIX веке художник был носителем ненормативного начала, сумасшедшим, с которым общество вынужденно мирилось, усмиряло его. Он разрушал норму, а окружающее пространство его давило, возникал конфликт. Сейчас наоборот: художник приходит в социум абсолютно голый и босый. Художники единственно способны восстановить традиции бытия, самой жизни.
М.Н.: Постмодернистские стратегии давно усвоены государством, а жизнь продуцирует такое количество бреда, что именно художники становятся той прослойкой, которая должна постулировать новую норму, новый «общественный договор».
Есть художники, уже работающие внутри этой концепции, например Валерия Нибиру, Наташа Северная, Влада Трубачева. У меня есть несколько молодых знакомых, уехавших сейчас учиться рисунку на Запад. Они проведут там свою шпионскую деятельность и вернутся. Примечательно, что большинство новых авторов — женщины, а новое искусство — преимущественно женское, и это хорошо.
С.А.: Есть большое число мастеров, которые были предтечами паттернизма: это Виктор Пивоваров или Луижди Серафини, создавший поразительную работу «Codex Seraphinianus» — составленную по принципу средневекового кодекса иллюстрированную энциклопедию фантастического мира, написанную на вымышленном языке с непонятным алфавитом. М.Н.: Несколько лет назад мы делали выставку в Бангкоке и встретились там с тайскими художниками, которые, ничего не зная об обсуждаемой нами культурной ситуации, работают в этом направлении. В небольшой резиденции в корейском квартале Лос-Анджелеса я встретил художницу из Португалии, которая почти дословно повторяет некоторые сказанные нами сегодня вещи. При этом ничего не знает о русском искусстве. Безусловно, это мировое течение.
Я бы сказал, что паттернизм, помимо прочего, это и реплика на появление новых технологий, поиск способов их адекватного восприятия. Мне кажется, технологии и существуют для того, чтобы научить нас обходиться без них. Если развивать мысль Маршалла Маклюэна о том, что медиа является продолжением тела, то вся совокупность этих медиа является продолжением инфопотока, связь с которым мы, возможно, утратили. Как раз в эту сферу, в которой не требуется перевод с одного языка на другой, мы должны вернуться. В конечном счете, вопрос не в том, чтобы оказаться в каком-то другом пространстве, но в том, чтобы по возвращении оттуда суметь использовать то, что мы увидели и выучили.
«МосХаос» как раз — это производственная, образовательная, экспозиционная площадка, на которой наши идеи последовательно претворяются в жизнь.
фотографии: Игорь Старков, Митя Нестеров
