Два контрастных мнения по этому поводу корреспондент «Букника» Михаил Эдельштейн выслушал от прозаика и переводчицы (с иврита на русский) Светланы Шенбрунн и от критика и – опять же – переводчика (правда, с китайского и английского на иврит) Дана Даора.
Светлана Шенбрунн
– Русскоязычные писатели Израиля определяют себя по-разному, в диапазоне от «русский писатель, живущий в Израиле», до «израильский писатель, пишущий по-русски». Как вы могли бы охарактеризовать себя, свое творчество?
– В свое время в Израиле был очень бурный диспут о том, как нам себя называть, предлагались разные варианты, но к единому мнению, как вы понимаете, так и не пришли. А я… я просто пишу, не пытаясь определять себя в каких-то терминах. Если кто-то из нас действительно чего-то стоит, то будущие литературоведы определят, на какую полочку его положить.
– А существует ли русскоязычная израильская литература как единый феномен? Или это просто ряд писателей, только живущих не в Москве, а в Иерусалиме или Тель-Авиве?
– Безусловно, то, что мы находимся в Израиле, сильно влияет на наше творчество, на наши темы. Но сегодня возникла принципиально новая ситуация, которую невозможно было представить, скажем, 30 лет назад, когда я приехала в Израиль. Я была уверена, что уезжаю навсегда, что Россию я больше никогда не увижу. А теперь мы живем в двух мирах, я за этот год в Москве уже во второй раз.
Конечно, нам иногда странно читать то, что пишут в России, у нас уже другой опыт – но в то же время мы все равно остаемся российскими писателями. Все – и даже те, кто объявляют, что они с Россией вообще ничего общего не имеют.
– Ваше выступление на открытии фестиваля прозвучало несколько контрастно на общем фоне, в частности - на фоне Дана Даора, который, не произнося слово «кризис» по отношению к израильской культуре, все же его подразумевал. Вы же сказали, что в Израиле есть немало прекрасных авторов, которых имеет смысл представлять иноязычным читателям. Кого вы имели в виду?
– Первым крупным произведением, которое я перевела с иврита на русский, был роман всемирно известного израильского прозаика Амоса Оза «Поздняя любовь» – и, переводя, я влюбилась и в героя, и в самого автора. Так что номер первый – это, конечно Оз, очень европейский писатель и очень значительный.
Кто еще? Есть замечательный писатель Аарон Аппельфельд, все творчество которого посвящено Катастрофе. В 2006 году вышел сборник израильских новелл в моем переводе – там есть его рассказ. Аппельфельда я тоже всем рекомендую.
Сейчас я перевожу роман Давида Гроссмана «Смотри статью "любовь"», который переведен на 40 языков и получил около 20 престижных премий в разных странах.
Так что просто смешно говорить о каком-то кризисе. Есть множество прекрасных писателей, всех не перечислишь. И обязательно нужно знакомить с ивритской литературой российского читателя – он очень квалифицированный, интересующийся, он может оценить уровень этих вещей, этих авторов. И мы в меру своих слабых сил стараемся ускорить это знакомство.
– Но ведь и Аппельфельд, и Оз, и отчасти Гроссман – это люди старшего поколения, те, кого принято называть «живыми классиками». Существует устойчивое представление, что следующая генерация израильских прозаиков отказалась от первородства, от национальной специфики и согласилась «быть как все», стать частью глобального мира. В результате, в каждой стране есть свой Этгар Керет, только в Японии его зовут Харуки Мураками, а в России – Виктор Пелевин. Не становится ли израильская литература провинцией вот этой американизированной глобальной культуры?
– Кто-то сказал, что Палестина – это римская провинция, но неизвестно еще, что важнее – провинция или метрополия. Только время определит, кто чего стоил. Ивритская литература с самого начала находилась под сильным влиянием классики - сначала русской, потом европейской, теперь американской. В этом нет сомнения, но я не думаю, что это так уж плохо.
И с поколениями все не так просто. Гроссман, хотя и классик, но ему чуть за 50. Есть и более молодые прекрасные писатели - Иегудит Кацир, например.
Что же до сравнения Керета с Пелевиным – не думаю, что оно хоть в какой-то степени закономерно. Пелевин – явление в некотором смысле уникальное. А Керет… Керет вовсе не кажется мне первооткрывателем. Но конечно, я могу ошибаться.
Дан Даор
– Вы сказали, что французу нет необходимости читать современную израильскую прозу. Полагаю, это распространяется и на русских читателей. Но почему? В чем, по-вашему, причина этого?
– В том, что человеческое время ограничено. Если я хочу хоть что-то успеть, я должен выбирать. Я интересуюсь китайской литературой, французской, – но, чтобы следить за ними, я должен что-то другое исключить из поля своего внимания. Скажем, я не очень слежу за современной русской литературой, тем более что не говорю по-русски, а на иврит переводится далеко не все. Наверное, я даже жалею об этом, но я не считаю, что для меня необходимо читать новые русские романы. Интерес к французской литературе означает, что я не успеваю следить за немецкой, – ну, и так далее.
– То есть это кризис читательский, а не современной израильской литературы как таковой?
– Ну, мне не кажется, что нынешняя ивритоязычная литература столь уж важна и интересна для иноязычных читателей. Может быть, проблема именно в том, что мы пишем на иврите. В Индии существуют десятки языков, на них выходят романы и рассказы, но весь мир все равно читает только англоязычную индийскую прозу. Мы маленькая страна, нас, носителей иврита, намного меньше, чем тайцев, но ведь никто не говорит о необходимости читать тайскую литературу. Может быть, мы интересуем мир с политической точки зрения, но не с культурной. И признание этого не означает пренебрежения, вовсе нет. Что мы знаем об эстонской прозе, о датской, о голландской? Да ничего. Но ведь это не значит, что мы плохо относимся к Эстонии или Дании. Я, например, точно знаю, что в Венгрии есть несколько прекрасных писателей, но я их не читал. Я жалею, что это так, но это так.
– Правильно ли я понимаю, что, с вашей точки зрения, израильская литература сегодня имеет скорее локальный интерес, чем, так сказать, «интернациональный»?
– Да. Скажем, если вы не читали Толстого или Достоевского, то вы не можете считаться образованным человеком. Вот такого рода «обязательных» произведений в Израиле практически не появлялось. Израильтяне интересуются сами собой, и это прекрасно. Но наши проблемы не так уж важны для всех остальных. Крупнейшие американские писатели современности, такие, как Корагессан Бойл или Дон Делилло, пишут о том, что волнует каждого человека в современном мире, поднимают проблемы, равно важные для людей из самых разных стран. В израильской литературе сегодня я знаю только одного писателя такого рода - это Дан Цалка, но он скорее исключение. Вот Цалка действительно писатель универсальный. Все остальные – пусть по таланту они даже сравнимы с теми же Бойлом или Делилло, как Меир Шалев, действительно хороший прозаик, или Амос Оз, которого многие находят очень интересным, – слишком погружены в проблемы национальной идентификации или арабо-еврейских отношений – то есть в те вопросы, которые волнуют нас, но вовсе не должны волновать иноязычных читателей.
Не поймите меня превратно, в Израиле существуют очень хорошие писатели, за последнее время даже вышло несколько значительных романов. Для меня как для носителя языка важно прочитать их. Но должны ли вы делать усилие, чтобы читать эти книги на неродном для вас языке, или читать их в переводе? Сомневаюсь. Кроме всего прочего, я вообще не считаю, что так уж необходимо читать переводную литературу, которую не можешь прочесть на языке оригинала.