
Семья, в которой родился Иммануэль, была знатна и богата. Иммануэль получил как традиционно еврейское, так и европейское образование, владел, кроме иврита и итальянского, арабским и латынью, возможно, знал и греческий язык. Иммануэль начал писать стихи в молодости, написал он также несколько сочинений, посвященных библейским комментариям, герменевтике и объяснению библейских глаголов. Одно из его сочинений - Эвен Бохан - дошло до нас целиком, от других остались только фрагменты. Иммануэль Римский не внес большого вклада в традиционную еврейскую ученость, его сочинения компилятивны и лишены оригинальности. Зато его вклад в еврейскую поэзию очень велик.
В возрасте 35-40 лет Иммануэль разорился и был вынужден с семьей уехать из Рима и скитаться из города в город, от мецената к меценату.

Иммануэль - последователь Альхаризи, в своих "Махбарот" он часто упоминает его имя и цитирует его.
Макамы Иммануэля отличает александрийское изящество и тематическая широта. Еще одна отличительная особенность: многие из стихов в Махбарот – сонеты. Сонет – форма итальянская, изобрел ее сицилийский поэт Якопо да Лентини в первой половине XIII века, и сонет сразу стал популярнейшей формой. Во времена Иммануэля сонеты писали такие поэты "сладостного нового стиля", как Гвидо Гвинцинелли, Гвидо Кавальканти, Чино да Пистойя и, конечно, великий Данте Алигьери. Иммануэль Римский первым ввел сонет в еврейскую поэзию и вообще стал первым, кто начал писать сонеты не на итальянском языке; поэтому иврит, благодаря Иммануэлю Римскому, стал вторым языком, на котором существует сонет. Многие сонеты Иммануэля Римского написаны в "сладостном новом стиле", другие же довольно фривольны по содержанию.

Подобно произведениям других еврейских поэтов позднего средневековья, стиль Махбарот характеризуется гораздо большей центонностью, чем постмодернистские сочинения писателей наших дней: текст макам представляет собой мозаику цитат и парафразов из Библии, Талмуда, книг разных авторов. Ведь обильное цитирование считалось тогда – как и сейчас, впрочем, – приметой учености.

Так, сонет Иммануэля Римского "Амор Аве-Марию не творит", как будто пародирует строку из «Божественной комедии» (Рай, 32):
И дух любви, низведший этот хор,
Воспев: "Ave Maria, gratia plena",
Свои крыла над нею распростер.
(Пер. М. Лозинского)
Иммануэль считал Данте величайшим из христианских поэтов - он написал на его смерть один из своих итальянских сонетов. Именно поэтому Иммануэль вслед за Данте отправляется в ад и рай в своей двадцать восьмой - впрочем, наиболее слабой макаме. В XIX веке считалось, что Иммануэль и Данте были знакомы лично, но сегодня эта точка зрения отвергнута, потому что никаких доподлинных свидетельств их знакомства нет. Существует также предположение, будто Иммануэль Римский упомянут в «Божественной комедии» (Рай, 5, 79:81):
А если вами злая алчность правит,
Так вы же люди, а не скот тупой,
И вас меж вас еврей да не бесславит!
Впрочем, единственным доводом в пользу этой теории может послужить то, что Иммануэль действительно был известным насмешником. Правда, следует отметить, что в раю Иммануэля - в отличие от рая Данте - находятся не только единоверцы автора.
Иммануэль Римский был не только светским поэтом, но и светским человеком. В одном из итальянских сонетов он говорит:
Но что хочу, от всякого закона
Беру, и что мне лестно - в каждом стане:
Люблю я пить и есть, как христиане,
Поститься мало, как израильтяне,
И похоть, сарацинскую исконно:
Лишь выше чресл вера у Макона.
(Макон - это Мухаммед, потому что во времена Иммануэля считалось, что мусульманство гораздо более снисходительно к чувственным удовольствиям, чем христианство).

-
Хвала красавице и хула безобразной (Махберет 2)
Сегодня 14 ноября 2006
И было, когда мы сели во главе сего вече,| и вот, толпа женщин проходила недалече,| и во главе| шли госпожи две| в одеяниях цариц: пурпур и виссон, на главах – большие венцы из злата,| и одеянье золотыми украшеньями убрано богато.| И одна – вся вселенная красою ее полна,| и когда бы жила во дни Ноя – взошла бы в ковчег она,| словно изделье из сапфира и словно сами небеса ясна,| и прелесть ее поражает всех тех, кто на нее глядят,| и мы с изумлением вперяли взгляд.