Анна пишет из тюрьмы
Штамп: просмотрено прокурор. надзором
Одесский тюремный замок 15 февраля [1906]
«Дорогой Абрам! Я полагаю, что ты уже получил мое письмо, в котором я тебе сообщила о моем аресте. Надеюсь, что скоро получу ответ, которого жду с нетерпением, воображаю, как ты был огорчен такой неожиданной вестью, ну ничего не поделаешь! Меня страшно беспокоит твое здоровье, при таком состоянии здоровья, как твое, потрясение не может не отразиться плохо, одна эта мысль не дает мне покоя, и поэтому мне было очень тяжело писать из тюрьмы. Я несколько недель не могла решиться написать тебе, но решила, как я уже писала в предыдущем письме, что хотя и печальное известие, лучше, нежели неизвестность. Прошу тебя убедительно — не огорчаться.
Живу я неплохо, и настроение довольно хорошее и бодрое, ни в чем не нуждаюсь, только одного не достает — «свободы». Свобода хотя великое слово, но ничего не поделаешь! Надеюсь, что скоро буду на свободе, ибо мы люди порядочные, и нет оснований держать нас в тюрьме. Я уверена, что это скоро выяснится, недели две тому назад нам объявили, что мы градоначальником на основании усиленной охраны арестованы на месяц, этот месяц прошел уже, еще 2 февраля кончился. Теперь мы, вероятно, отсиживаем не знаю кому и за что, ничего пока не предъявили, по всей вероятности, скоро объявят, что будет дальше. Читаю много, понемногу занимаюсь, вообще время очень быстро уходит в тюрьме, впечатлений никаких не остается от прожитого дня, недели, месяца.
Встаем рано, сейчас хлеб и кипяточек, затем прогулка, потом обед, опять кипяток и опять прогулка, так изо дня в день. Вообще времени очень много, которого у меня всегда недоставало, и это дало себя чувствовать, теперь задумываюсь над такими вопросами, над которыми раньше не было времени подумать, хотя они и возникали. Ну, теперь закончу тем требованием, чтобы ты был совершенно спокоен и чтобы по мере возможности часто писал, у тебя гораздо больше будет возможности писать, чем у меня. <...> Я ни с кем не переписываюсь, ты не можешь себе представить, что значит получить письмо от близкого человека, когда сидишь в заключении, это может понять тот, который это пережил. До свидания, будь здоров. Твоя Анна. Адрес моей настоящей квартиры, надеюсь, тебе известен. Жму руку. Будь здоров и не беспокойся».
Предназначенные для тайной передачи письма не просто адекватны реальности — Анна в них открыта, трогательна, боится потеряться в мире и в то же время как будто находится на сцене.
«Дорогой Абрам! На днях получила твое письмо. Так как я его получила накануне 6 мая, и мы были в ожидании амнистии, поэтому я тебе не сейчас ответила и думала писать уже с воли, но, увы, напрасно мы старались уверить себя, что амнистия будет, ее нет как нет и, по-видимому, не скоро, а если и будет, так такая куцая, и едва ли это коснется нас. Чувствую себя хорошо, от города и мира не оторвана совсем, то есть, имею свидания и получаю сведения из города, затем мы и газеты добываем, хотя это воспрещается, но мы изощряемся и, как бы ни следили, а мы свое дело делаем, но дело в том, что спрашивать это в письме, которое проходит через руки прокурора, немного наивно. Если ты получил письмо, которое я тебе оправила нелегальным путем, то ты должен знать, ибо я там тебе писала условия здешней тюрьмы, а в легальных письмах я тебе об этом не могу писать.
В тюрьме у нас здесь 300 человек, ожидание амнистии все страшно [нрзб] нервы в высшей степени возбуждены. Вообще в последний месяц много пережили, ты, наверное, читал про возмутительный случай, который произошел у нас. Офицер убил двух молодых парней в запертой камере за решеткой, он стрелял в них за что, что кто-то из уголовных крикнул: «Долой самодержавие!», он подошел к этим парням, которые сидели на окне, и спросил, кто кричал, они ответили, что они не кричали, но они присоединяются к этому лозунгу, ибо это желание лучшей части России и что «за это мы в тюрьме сидим». Передать, что мы пережили, невозможно. Затем на этой неделе двух девиц-анархисток приговорили к смертной казни, нервы у нас так притупились, что мы уже начали к этому относиться, как к чему-нибудь привычному, конечно, сравнительно с ужасами, которые происходят у нас на низах. Не то мы еще увидим, Думу, вероятно, разгонят, и тогда буря поднимется, октябрьские дни будут бледнеть перед тем, во что может вылиться теперешнее возмущение. Погромы у нас готовятся, по слухам телеграммы истинно русских людей организуются весьма энергично. <…>
Меня сильно огорчило то, что тебе придется теперь одному работать, я себе представляю твое здоровье. Теперь за время, что мы не виделись, оно, вероятно, порядочно износилось, а оно ведь и тогда было такое шаткое, жутко становится, как подумаешь! Какой-то жгучей болью сжимается сердце при одном воспоминании, а совесть так и грызет, и говорить-то об этом тяжело. Пиши почаще, прошу тебя убедительно. Вот уже пятый месяц, как в тюрьме сижу, а всего три письма получила от тебя, а я тебе наверно восемь-девять писем отправила.
Свободная гражданка конституционной парламентской страны из-за решётки Одесской тюрьмы».