Птицы щебечут в клетках, на прилавках — горы рахат-лукума нежных, пастельных цветов: светло-розовый, приглушенно-желтый, кремовый, — россыпи пряностей и специй, ковры, антиквариат, шум толпы, пахнет розами, миндалем, и кажется, что отсюда до сих пор уходят караваны на Восток – до края обитаемой вселенной и еще дальше.

Настоящий Буэнос-Айрес открывается во всей своей отчаянной красе после полуночи, когда в кафе поднимаются на подиум аккордеонист и скрипач, а рыжеволосая портенья за столиком напротив заказывает бокал густого и вязкого вина цвета бычьей крови. Она снимает крошки табака с напомаженных губ и размешивает сахар в крохотной чашке эспрессо — черного, как ночь за огромным, парижским окном. А там – шелестящие на ветру листья платанов, безлюдные площади, звон пустынных трамваев, а дальше – степь, темнота, звезды.

Да, он именно таков, каким виделся главному мечтателю советской литературы:
"Представляете себе, Шура? Мулаты, бухта, экспорт кофе, так сказать, кофейный демпинг, чарльстон под названием "У моей девочки есть одна маленькая штучка" и... о чем говорить! Вы сами видите, что происходит. Полтора миллиона человек, и все поголовно в белых штанах."

Длинноволосые мальчики в джинсах, разрывавшие приписные свидетельства во время войны во Вьетнаме, и их девочки — босые, в цыганских юбках, с венками на голове. Те, кто уже сжег свой лифчик и получил рецепт на противозачаточные таблетки. Те, кто усыпал зеленые газоны городских парков сумасшедшим летом 1967-го. Make love, not war.

Когда-то давно, в наказание за дерзость, Всевышний смешал языки, и строители Вавилонской башни прекратили понимать друг друга. Прошло время, и было сказано: «Пока Бог не построит здание, работники трудятся впустую». И Бог действительно дал людям выстроить Нью-Йорк — невозможный город, которого, по всем правилам жизни, вообще-то не должно было существовать.

Здесь все – такое, как надо. Единственный на свете оригинал, с которого потом наделали тысячи копий – от Сан-Франциско до Кейптауна, от Санкт-Петербурга до Гонконга. Империя - вместе с галеонами, корветами и пакетботами - рассылала по миру его просторные улицы, его универсальные магазины, огромные листы его газет, строгое расписание завтраков, обедов, и ужинов, вежливость, возведенную в абсолют.

Город и его жители стали лучшим в мире фоном для всего того, что может происходить на первом плане. Венеция и венецианцы веками вживались в свою задачу – исполнять роль изысканной декорации для всех остальных жителей нашей планеты, привозящих сюда свои любови или ненависти. Заводить роман с венецианцем невозможно – не станете же вы флиртовать с маской, статистом, нарисованным силуэтом, каким бы привлекательным он ни был.

Разливая в граненые стаканы то самое «красненькое», мы не представляли себе, что, во-первых, портвейн наливается слева направо, а во-вторых, в соответствии с винным этикетом, дамы портвейн не пьют. На кораблях британского военного флота, где и была разработана сложная система употребления портвейна, дам не держали.

Стоит свернуть с гомонящей, прожаренной августовским солнцем Ла Рамблы, про которую Гарсиа Лорка говорил: «Я не хочу, чтобы эта улица когда-нибудь закончилась», как перед глазами открывается совсем другой город. Эта Барселона тиха, у нее узкие улицы, прохладные дворы, и прозрачная вода неизменно шуршит в мраморных чашах фонтанов.

История кулинарии говорит, что евреи научились особому способу откармливания домашней птицы у египтян. В 1570 году Бартоломео Скаппи, шеф-повар папы Пия V, пишет в своей кулинарной книге: «Печень гусей, производимая евреями, достигает гигантских размеров и весит от двух до трех фунтов». Фуа гра прекрасна в любой сезон, но особенно летом, с холодным шампанским и зеленым салатом, чуть обжаренная, на веранде кафе, выходящего на Сену, в июльский apres midi, под высоким, жарким парижским небом.