Пролагая свой путь вдали от населенного мира, наш странник заодно прочерчивает границы между талмудической Эйкуменой и другими мирами.
Однако, как я уже заметил выше, одиссея Раба бар Бар Ханы подходит к концу, и сегодня мы читаем последний рассказ этого увлекательного цикла, в коем, как следует по законам наррации, герой завершает свое путешествие, а рассказчик дополнительно осмысляет его исходную точку.
В прошлый раз мы оставили Раба бар Бар Хану в надежных руках арабского проводника из племени тайя, который приглашает нашего героя посетить доселе незнакомое ему место.
Сказал нам: Пойдемте, покажу вам место, где небосвод покоится на земле!И показал нам. Я видел то самое окно!
Взял я свою суму и поставил ее на то окно.
А в то время, что возносил свою молитву, вернулось колесо.
Пошел я искать свою суму и не нашел ее.
Спросил (у араба): Неужели, Боже упаси, в таком месте водятся воры?
Ответил мне: Оставайся здесь до завтра, пока вернется колесо (солнца) на место свое и вернет тебе.
Место, в которое приводит своих клиентов арабский проводник, наполнено глубоким мифологическим смыслом. C точки зрения космографии декорация этой сцены выглядит так: по волнам мирового океана плывет суша, одна-единственная во вселенной населенная людьми земля. Она напоминает корабль округлой формы, а над диском ее «палубы» куполообразный небосвод покоится на столбах, высеченных из скал. Эта Вселенная подобна увеселительному судну, кораблю, плывущему по волнам океана, за которым наблюдают высшие силы. На самом деле, это более уютная картина, чем птолемеевское скопище вращающихся округлых тел. Наш небосвод выполнен из очень прочного метала, и над ним высятся несколько небес, разделяющих тварный мир и Творца. По полукруглому потолку небосвода прокладывает свою борозду колесо, в коем, как белка в клетке, заключено солнце. Колесо — и транспортное средство, и своего рода клетка, мешающая проказливому солнцу сбежать. А для того, чтобы лучи солнца не сожгли обитаемый мир, оно покрыто специальным футляром, который Творец может снять в случае надобности. Солнце катится по небосводу в течение светового дня, куда попадает через специальное окно, заботливо предусмотренное где-то между небосводом и теми столбами, на которых покоится его купол. Пройдя свой дневной путь, оно выходит из противоположного окна, что на другом конце Вселенной, и, по одному мнению, всю ночь плывет под сушей к окну восхода, остывая по мере продвижения, или же, по другому мнению, скользит себе по внешней поверхности небосвода, пока не окажется, ближе к утру, на рабочем месте.
Но наш герой пришел к окну, в которое входит солнце, вовсе не для того, чтобы описать мифогеофизический процесс. Место, где можно встретить солнце, — кульминационная точка странствия эпического героя. Уже древний Гильгамеш из вавилонского эпоса удостоился видеть место пребывания светила, равно как и последний, вероятно самый любимый герой античности Александр Македонский в сирийской версии посвященного ему романса удостаивается аудиенции у солнца. Так оказывается, что маршрут Раба бар Бар Ханы — это маршрут эпического героя, но содержание талмудического повествования скорее пародирует этот жанр, чем подчиняется его законам. Достигнув сценической площадки, готовой для героев, он остается все тем же студентом талмудической академии. Оставив, видимо по рассеянности, свою походную суму на подоконнике мифического окна, он предается молитве, должно быть, потому что предписанное время для полуденной молитвы уже настало, а после того как солнце сядет, совершить ее будет невозможно. В то время как странствующий ученый возносит свою молитву, колесо солнца вваливается в оконный проем и светило следует далее. Так торжественной встречи светила и эпического скитальца в общем-то не происходит, хотя они какое-то время и находятся друг подле друга. Но скиталец возносит полуденную молитву, а солнце отправляется остужать свой дневной жар, увлекая за собой торбу скитальца.
Предмет, оказавшийся на солнечной колеснице, — древний топос. Так один герой иранского эпоса подвешивает на нее жемчужину, а, согласно еврейской легенде, жемчужину, которая принадлежала праотцу нашему Аврааму, после его смерти Творец повесил на колесо солнца. Теперь же на колесе солнца висит не только жемчужина, но и сума нашего странника, а странник ее ищет, ибо проголодался, да и вечерняя прохлада дает себя знать.
Ничтоже сумняшеся он даже готов заподозрить, что и в мифических локусах случаются воры. Рассказчик явно ироничен по отношению к Бар Хане, видя в нем скорее антигероя, маленького человека, горделиво на себя примерившего роль эпического странника, искателя приключений мифического масштаба. Куда там. Потеряв нечто из своего имущества, он нервничает и суетится, оставаясь маленьким человеком, коему его котомка гораздо важнее, чем зрелище блуждающих светил и все чудеса мироздания. Эпический маршрут осмысляется здесь весьма иронически: дальние странствия, удача и сметливость, способствующая тому, что герой преодолевает все трудности, на самом деле большого значения не имеют, ибо все это не способно изменить человеческой природы.
Ответ арабского проводника, видевшего, что случилось с сумой, я думаю, следует понимать в том же ироническом ключе. Ведь теперь солнце появится вновь на этом же месте только через 24 часа, и сума, которая вместе с солнцем опояшет всю Вселенную, уже едва ли вернется целой. Араб, очевидно, полагает, что зависимый от него странник вряд ли решит остаться на целые сутки в месте столь восхитительном, но для обитания не подходящем.
Все, казалось бы, гладко, однако есть и другие толкования этого эпизода. Несколько неожиданно для меня это мое объяснение вызвало гнев у одного экспансивного профессора еврейской философии. «Талмудический рассказ не может быть столь жесток!» — заявил он. Разумеется, путники провели ночь и следующий день в том месте, где небосвод покоится на земле, наслаждаясь, например, неспешной беседой, а ближе к закату странник вновь обрел свою торбу, а его внутренний мир — гармонию. Читатель нас рассудит.
Древние греки верили, что в конце Вселенной, то есть в том самом месте, в которое преуспел добраться наш еврейский странник, существует особенное пространство, где скапливаются сны: их персонажи образуют народ demos oneiron, которому там совсем неплохо живется. И если это так, то ночь, проведенная там бар Бар Ханой, была не лишена интереса. Трудно сказать, разделял ли наш рассказчик это греческое верование, но оно замечательно маркирует грань (или ее отсутствие) между миром реальным и вымышленным. Странствия в воображаемых мирах позволяют нам осмыслить мир, в котором мы живем. Рассказчик, критически настроенный по отношению к герою-страннику, предпочел бы, чтобы читатель ограничился реальным миром, а по возможности — стенами Дома Учения. Но даже этот автор должен был обратиться для своих благородных целей к несуществующим пространствам.
Мы следовали за нашим талмудическим скитальцем в сопровождении его рассказчика, обозревая талмудический мир через призму их непростых отношений. Я надеюсь, что это даст и нам, читатель, некоторую правильную перспективу для понимания мира, в котором мы живем. Странствия начинаются и заканчиваются, а жизнь продолжается.