Предоставим слово одному из мудрецов:
Сказал рабби Хинена бар Паппа: Показал им Бог (Свой) гневный лик, обычный, свой приветливый лик и лик смеющийся. Гневный лик — лик Торы, и потому тот, кто учит сына Торе, должен быть с ним строг. Обычный лик у Мишны. Приветливый — у Талмуда, смеющийся — у агады. Так сказал им Святой, несмотря на то, что вы видите все эти образы, знайте: это «Я Господь, Бог твой» (Исх 20:2) — (Песикта де рав Кагана 12:25)
Цитату о смеющемся лике агады любят приписывать поэту Хаиму-Нахману Бялику, который действительно использовал ее во Введении к своей известной антологии агады. Однако впервые это свидетельство саморефлексии появляется в Талмуде, в контексте разговора о даровании Торы, Десяти заповедях и первых словах Декалога «Я, Господь Бог твой», которые истолковываются не как прокламация монотеизма, но как множественность божественных личин, являющих себя в традиционной герменевтике. Бог гнева запечатлен в Торе, но строгость Его нейтрализуется в спокойных обсуждениях Мишны, некоторая монотонность которых оживлена приветливостью или живостью талмудических дискуссий. И лишь в одной из дисциплин, в коей нет ни законов, ни норм, ни связанных с ними дискуссий, Бог являет смеющийся лик.
Толкователь говорит нам, что мы можем встретиться лицом к лицу с Творцом, занимаясь любой из этих дисциплин. Его описание призвано продемонстрировать гармонию, но на самом деле таит в себе внутренний конфликт.
ВТ Сота 40а
Рабби Абагу и рабби Хия оказались однажды в некотором месте. Рабби Абагу выступал, толкуя агаду, а рабби Хия толковал галаху. Оставили все (слушатели) рабби Хию и ушли к рабби Абагу. Разгневался рабби Хия. Сказал ему рабби Абагу: Расскажу тебе притчу. Чему все это подобно? Двум людям, один продает драгоценные камни, а другой продает всякие дешевые украшения. Вокруг кого толпятся? Разве не вокруг того, кто продает украшения?
И всякий день провожал рабби Хия бар Аба рабби Абагу до дома, дабы выказать почести царскому чертогу. А в тот день провожал рабби Абагу рабби Хию до его дома, и даже тогда не утих гнев рабби Хии.
Два проповедника приезжают в город. Один из них — рабби Абагу, знаменитый аморай третьего поколения, знаток агады, житель Кейсарии. Он занимает важную должность в городском совете и облечен доверием римских властей. Он много путешествует и, оказавшись в этом городке, проводит урок агады в знак благоволения к его жителям. Рабби Хия бар Аба — менее известный аморай третьего поколения — родился в Вавилонии, но еще в молодости приехал в Землю Израиля. Он беден, но учен и также много путешествует, выполняя поручения патриарха. Трудно сказать, приехали ли они в этот город вместе или первый мудрец прибыл из Кейсарии, тогда как второй добирался из Ципори.
Очевидно, что рабби Хия с некоторой досадой обнаружил своего блестящего коллегу в городе, где он сам хотел быть ученым авторитетом. Почитая ученость коллеги, Хия всякий раз провожает его в резиденцию, ведя с ним приятную ученую беседу. Так продолжается до тех пор, пока не возникает конфликт. Публичные проповеди обоих мудрецов назначаются на одно и то же время, и публика того безымянного города оказывается перед выбором — пойти слушать известного рабби Абагу или не столь известного Хию. А впрочем, не исключено, что горожане имен мудрецов вообще не знают, и тогда перед ними другая дилемма: слушать ли проповедь на галахические темы, где будут обсуждаться тонкости закона, или же наслаждаться агадой, в которой явит себя смеющийся лик еврейской мудрости, дабы сделать слушателей соучастниками божественной игры?
Трудно сказать, были ли жители этого города знатоками галахи и ортопраксичными иудеями. Видимо, не были. Они делают свой выбор: идут к рабби Абагу, оставив нашего склонного к галахе вавилонянина в одиночестве. А ведь нет ничего более обидного для оратора, чем приготовить речь и остаться без слушателей. Тщетно он будет убеждать себя, что его товар не испортится и для него еще найдется потребитель. Хоть слова и не подвержены гниению, но невысказанное слово — верный источник фрустрации. А тут еще на соседней улице кесарийский краснобай разливается соловьем, рассказывая истории, которые могут быть забавны, но не способны обучить ни правильному соблюдению субботы, ни тому, как избежать проблем в пасхальный период! В конце концов, те, кто устремляются к смеющемуся лику, отворачиваются от трех остальных.
Рабби Абагу, утешая раздосадованного коллегу, прибегает к испытанному риторическому приему. Он пытается убедить его в верности избранной стези галахиста с помощью агадической притчи. Он сравнивает коллегу с богатым ювелиром, покупатели у которого редки, ибо товар его дорог. Он ожидает своего настоящего покупателя, состоятельного и благородного. Невзыскательные же нищеброды ценят то, что предлагает коробейник. Рабби Абагу признает, что его товар сделан на потребу публики и соответствует ее невысокому уровню, а не запросам того идеального потребителя, коего он обещает рабби Хии. Эта притча, однако, не способна утешить раздосадованного оратора, как и то, что кесарийский проповедник готов следовать за ним по пятам, пытаясь загладить свою вину.
Нам явлен здесь типологический конфликт между ученым, приверженным суровым нормам закона, и ученым, занятым игрой истолкования, забавляющей народ. Но так ли уж дешев и прост товар рабби Абагу? Ведь именно в агаде Бог склоняет свой улыбающийся лик к утомленному жизненными коллизиями путнику, у коего уже не осталось сил ни для суровости библейского закона, ни для его ученейших аппликаций.
Талмудический иудаизм мечтает об идеальном читателе, для которого первично чувство исполненного галахического долга. Однако реальный читатель во все времена жаждет радости, юмора, веселого перезвона блестящих побрякушек. И лишь очень немногим по карману оказываются подлинные драгоценности ювелира.