Good
Великобритания — Германия, 2008
Режиссер: Висенте Аморим
В ролях: Вигго Мортенсен, Джейсон Айзекс, Джоди Уиттакер, Марк Стронг, Адриан Шиллер, Анастасия Хилл
Университетский преподаватель литературы Иоганн Хальдер вдохновенно вещает студиозусам о Прусте, а студиозусам интереснее поглазеть в окно: на дворе жгут книги. Прусту недолго осталось смущать юные умы. «Надо что-то делать, — говорит Хальдер. — К ректору пойти…» Опустив глаза, декан с опасной фамилией Мандельштам отвечает: «Иоганн, прошу вас…» — и уже ясно, что судьба книг решена. Пруста в том числе.Дома у Хальдера жена-музыкантша часами наяривает мазурки, но неспособна поджарить лук; ссорятся сын и дочь; на всех парах несясь к маразму, истошно кричит престарелая матушка-туберкулезница; тесть бубнит про карьерные возможности только для тех, кто вступил в партию. Германия, 1933 год. Понятно, какая партия. Понятно, какие возможности. Являя чудеса терпения и терпимости, Хальдер живет в этом оглушительном аду: ухаживает за матерью, готовит завтраки, обеды и ужины, мирит детей, утешает жену, выслушивает тестя, ходит на службу. «Ты такой хороший мальчик», — говорит его мама. «Ты всегда поступаешь правильно», — говорит жена. Попробовал бы он поступать иначе. Попробовал бы не быть хорошим. Все эти милые люди формируют жесткую структуру, в которой Хальдеру давно отведено место. Никуда не денешься.
Ночами этот тонко чувствующий интеллигент, любящий только тишину и книги, пишет роман о высоком сострадании человека, умертвившего неизлечимо больную возлюбленную. Поздно вечером юная студентка Анна является к Хальдеру в кабинет, жалуется, что не верит ни в какие в идеи, ахает, со значением заглядывает учителю в лицо. Такие девушки не отступаются. В проливной дождь среди ночи они приходят к избраннику домой и признаются в любви. Соблазняют последовательно и стремительно. Деликатность, мягкость манер и любые попытки урезонить, конечно, Хальдера не спасут. Никуда не денешься — не очень-то и хотелось. Его будущее отчасти проясняется в ту минуту, когда в темном университетском дворе, глядя в глаза напористой студентке, он слышит Малера.Музыка чудится ему в минуты душевного волнения — неизменно Малер. «Интересно, что ты выбрал еврея», — замечает фронтовой друг Хальдера и по совместительству его психоаналитик Мориц Глюкштейн.
Жертве системы главное — оставаться незаметным: есть шанс прожить жизнь, не осознав, что ты жертва системы. Хальдеру, однако, не везет: в 1937-м его роман попадается на глаза членам Комитета Рейха по научному исследованию наследственных тяжелых заболеваний. Этим людям высокое сострадание как нельзя кстати. Не напишет ли Хальдер для них эссе? Да, мы знаем, что вы не специалист, — но нам важен гуманитарный аспект. Конечно, по мотивам того, что уже было в вашем романе. Это трясина, отсюда не выбраться. Да, Хальдер писал об убийстве из милосердия — не отречешься. Они знали, к кому обратиться. Никуда не денешься.У вас безупречная биография, продолжает член комитета, — вы ведь воевали в 1918-м? — но мы заметили одно упущеньице. Вы не состоите в партии. И пока Хальдер мямлит, что у него тесть в партии, но жизнь, понимаете, сложная, и еще университет, и мама, знаете, больна, подтянутый клерк звонит какому-то Дробишу, а тот поит Хальдера пивом и живописует прелести СС: «Мы привлекаем лучших». Едва ли я лучший… «Мне нравится ваша скромность. Вы спокойно делаете свое дело». Но моя работа в университете… «Отвлекать вас от работы — последнее, чего мы хотим. Вы формируете умы подрастающего поколения!» Но… «Вы будете почетным членом. Величайшие гении земли душою с нами». Но… Никаких «но». Они уже решили. Никуда не денешься.
«Всё, от чего люди счастливы, — наверняка хорошо», — говорит ему Анна и тащит на парад, потому что надо быть с народом. Хальдер уходит от жены, живет с любовницей, пишет это свое эссе. Из окна второго этажа мягко отшивает Морица — тот пришел поболтать, пива выпить («У меня сейчас… много клиентов ушло», — поясняет Мориц, слегка понизив голос). Поначалу ты думал, что все рассосется. Прошло четыре года — ты в партии, ты стал деканом факультета. Пляж, все оборачиваются, любуясь твоей молодой женой в купальнике. Сердце еще хорохорится — сжимается, когда Мориц, узнав, что ты теперь в СС, бледнеет, вскакивает и уходит, — однако лето на земле, смех, солнце. Все ведь хорошо?По особой рекомендации Геббельса роман Хальдера экранизируют. Хальдер — признанный эксперт по сострадательной эвтаназии, ходит с проверками в психиатрические лечебницы и представляется «консультантом по гуманности». Когда к нему обращаются «гауптштурмфюрер», робко поправляет: «Мне больше нравится “профессор”».
Не зажигая света в квартире, Мориц кормит тебя паршивым ужином и просит достать билет в Париж. Мориц горд, а ты опасаешься ему помогать: времена-то на дворе какие. Вы были друзьями. Ты берешь у Морица деньги. Ты идешь на вокзал. Это одна из самых жутких сцен в фильме: маленький человечек, сгорбившись, украдкой озираясь, стоит в очереди роботов, а на него надвигаются сытые и самоуверенные патрульные, из лучших чувств желающие поспособствовать «члену элиты». Париж волшебным образом превращается в Бранденбург: у Хальдера не хватает мужества купить билет в Париж. Он соберется с духом лишь через год — вечером накануне Кристалнахт — и, конечно, не успеет, и ему на прощанье споют Малера евреи, которых увозят на грузовике в известном направлении.Ты живешь день за днем. Плата за минуты ясности — долгие месяцы животного ужаса, так что лучше жить в потемках. Во всем этом есть система — но ты боишься ее расчислять. Есть система в погромах Хрустальной ночи — и в том, что среди депортированных евреев тоже найдется Глюкштейн, но другой, не Мориц. Есть система в мелодиях Малера и в том, каким тоном отвечает Анна, когда ты лихорадочно трясешь ее под утро после погромов, спрашиваешь: «Мориц не приходил?» Ты «почетный член СС», ты ведь занимаешься литературой, тебя не должны были призвать, но призвали. Ты ничего не делаешь — с тобой что-то происходит. Никуда не денешься.
В последний раз Хальдер слышит Малера в 1942-м в «лагере для перемещенных лиц», куда приезжает якобы с инспекцией, но на самом деле — найти Морица. «Большая текучка, — говорят ему, — большинство ликвидируют по поступлении, а остальные дольше пары месяцев не протягивают». И вот тут, среди бараков, звучит музыка, и Хальдер наконец видит оркестр. Двенадцать человек в арестантских робах. Последняя реплика Хальдера — «Это взаправду!». Ты в концлагере, дружок. Отсюда точно никуда не денешься. Маленький человечек растерянно озирается посреди силезского лагеря, то ли очнувшись впервые за много лет, то ли в конце концов благословенно распрощавшись с рассудком.* * *
…Вот о чем ты думаешь, наутро сощурившись в зеркало. Не раз и не два тебе говорили: «Ты честный и цельный человек, ты умеешь работать. Приходи к нам — в газету, в рекламное агентство, в союз молодежи, в контрактную пограничную роту, на телевидение, в предвыборный штаб». Но я не специалист… «Нам важен гуманитарный аспект — мы ведь не хотим, как другие, обманывать, красть, убивать. Не напишешь ли для нас статью, эссе, рекламный слоган, прокламацию, манифест? Ты один из лучших». Едва ли я… «Нам нравится твоя скромность». Но моя работа… «Из-за нее мы тебя и ценим. Тебе не нужно от нее отказываться». Но… «Бонусом — приличные деньги и приятные люди». Но… Никаких «но». Потом ты каждый день безобидно или опасно врешь, умножаешь в мире дерьмо, привыкаешь к деньгам, привыкаешь к комфорту, оправдываешься тем, что у тебя семья, дети, мама, прабабушка, собака, волнистый попугай. Смех, солнце. Все ведь хорошо?
Спустя годы вокруг кишмя кишат безмозглые юнцы, озлобленные старики, рано поседевшие граждане среднего возраста с испорченным желудком и мозгом, призраки рано умерших от переутомления или отчаяния, голодные, сытые, равнодушные, а меж них шныряют шуцманы с дубинками. Какая-то девушка, всплескивая руками под цветущим каштаном, говорит своему бывшему преподавателю, будущему супругу: «Всё, от чего люди счастливы, — наверняка хорошо».
Никуда не денешься.
{{break}}
И другие вопросы персональной ответственности:
Разлученный с истиной
Тонкие различия
Сопротивление собственному телу