— Гой? — хмуро спросила бабка Фрума.
— Он испанский поэт-коммунист, — с вызовом ответила бабушке Маргоша.
— Ага, гой, — железно констатировала бабка, прыгнула в ладью и скрылась в тумане.

Возможен ли израильский детектив?
Сыщик в кипе, сыщица с пустым холодильником, сыщик с университетским дипломом и сыщик — бывший полицейский.

Семидесятые годы были не только удивительно спокойным десятилетием в русской истории ХХ века — это было время убожества и скудости. Высоцкий выламывался из него, стоял поперек. Два «мерседеса» и жена-француженка так же возмутительны, как недельные запои, заграничные диски, готовность качать права и дать в морду.

Михаил Айзенберг рассказывает Линор Горалик о журфиксах 70-х годов, отъездах друзей, (не) соблазне диссидентства, подпольном изучении иврита и «определенных структурах».

Кухни у них тоже нет! Русскому человеку практически негде присесть у самовара и обсудить с какой-нибудь симпатичной матрешкой положение в стране и творчество Tolstoyevsky.

К странствиям Рыжика ненадолго присоединяется сбежавший из местечка еврейский мальчик Хаимке, который собирался «ходить по земле и учиться до тех пор, пока не сделается первым ученым на всем свете».

Евреи — самое испорченное (российским правительством) и самое некультурное племя даже в интеллигентных своих слоях, и что оно в подметки не годится даже рабу-народу русскому.

По ночам я работал сторожем в кампусе Еврейского университета на горе Скопус, а днем отсыпался на скамейке в скверике неподалеку, подложив под голову свернутый «дубон» — израильский аналог российской телогрейки.

Однако в идишском фольклоре кот — животное, не заслуживающее доверия, он не способен жить в мире с другими, обжора, ленивец, ловкач и хитрец, который, несмотря на свой наивный вид, может причинить вред.

Москва, Курский вокзал — Серп и Молот — Карачарово — Чухлинка — Кусково. Дорога моего детства. Над путями на станции Кусково — железнодорожный мост. По одну сторону моста — ларьки с ягодными вафлями и музей-усадьба.