На солнышке, при свете звезд, но и на солнышке, в Швейцарии и в Испании одновременно, и так приятно и мило, и сладко и пленительно, и у нее есть сын и дочь, и они уже взрослые, врач и виолончелистка, и в то же время им все еще три года, они не здесь, не мешают, они на прогулке с гувернанткой-француженкой, обняла и отправила гулять, ведь Боб в ванной уже готовится к страстной любви, и все это в бунгало на Французской Ривьере, оно же избушка на склоне Альп, оно же пентхаус в сердце Манхэттена, и ей все предстоит и все уже позади, вот так, так она хочет, чтобы вся жизнь сжалась в одну сладчайшую точку, эссенцию и экстракт.

Повесть бедна женскими персонажами. Никакой романтики. И никаких невест, никаких подруг у пионеров-героев. Такое ощущение, что всех девочек из московских дворов в 1938 году репрессировали. Жуть. А юных героев вопросы пола вообще не интересуют. В поздних редакциях Вольке дают 11-12 лет, а вот в издании 1940 - тринадцать. То есть с еврейской (хоттабычевой) точки зрения, Волька ибн (бен) Алеша достиг совершеннолетия и стал потенциальным женихом. Но где невеста?

Возможно, вскоре будут найдены новые могилы Гарри Поттера. Хотелось бы верить, что отыщется и живой – обитает где-нибудь на улице Алленби или Жаботинского в небольшом израильском городке. Фамилия мальчика происходит от древнего семитского корня PTR, означающего «отпускать, освобождать». Есть у этого корня и зловещая семантика – niftar – покойный, т.е. тот, кого уже отпустили; но не амбивалентен ли и образ Гарри Поттера, несущего в себе и благословение, и смерть?

Всю европейскую печать обошел скандальный случай с добропорядочной еврейской девушкой, которая долго добивалась возможности поступить в Москве в специальную школу, в которой учат на акушерку. Однако для этого ей надо было сперва получить от полиции вид на жительство в Москве. Девушке не давали на это права. Отчаявшись, она придумала выход: заявила, что хочет заниматься... проституцией. И от тех же властей быстренько получила "билет на право жительства" в Москве.

Особым образом говорит о своем славном еврейском происхождении поэт Антон де Монторо. В обращении к чиновнику-коррехидору, отнявшему у него полученный в подарок кинжал, поэт замечает:
Ведь род, известный
большой силой и достоинством,
то, что смог сотворить с Иисусом Христом,
сможет и с коррехидором.

Иногда после нескольких часов работы за столом я выныриваю на поверхность и думаю: в эту самую минуту сидит у себя за столом в Сирии или в Иране, в Дублине или в Руанде человек, который тоже занимается этим тяжелым и странным занятием. Наша работа - это работа по расчленению души, более того - по расчленению защитных механизмов души. Мы имеем дело с очень тяжелыми, уродливыми и неоформленными стройматериалами.

Полицейские пытались запихнуть цыган в машину, и в процессе борьбы ручная обезьянка одного из музыкантов укусила главного полицейского. А мама вернулась домой дрожа от страха и рассказала своей соседке по квартире, что серийный убийца обманом выманил у нее адрес. На следующий день папа пришел ее навестить, трезвый и с букетом. Она его прогнала. Через неделю они пошли в кино, а через год уже были женаты.

В пятницу утром я пошел в синагогу молиться и услышал там нехорошие новости. Я вернулся домой и рассказал маме все, что я слышал, наскоро поел и вышел на улицу. Вдруг я вижу: бегут мужчины, женщины и дети. Я страшно испугался и побежал узнать, в чем дело. Я видел, как человек 50 балаховцев гнались за мужчинами. Потом они рассыпались по городу грабить. Из села прибыло также много крестьян, они тоже грабили и радостно показывали друг другу, кто больше награбил. Я вернулся домой и рассказал об этом нашим. Все всплеснули руками и заплакали, старики начали читать псалмы, девушки вымазали лица и спрятались.

На войне вести дневник запрещалось, оставалась память. Через много лет оказалось, что она хранит события, сквозь которые можно увидеть ту жизнь, какой она была, - в индивидуальном и всеобщем пространстве-времени. Лев Самойлович Осповат назвал свои зарисовки о Великой Отечественной "брызгами". Так и есть - настоящие брызги, яркие и ослепляющие. Представляем вниманию читателей Букника фрагмент его книги "Как вспомнилось".

Бродский создаёт образ нас самих: после него, залезая в комод утром, мы уже знаем, что день потерян. Жванецкий даёт нам возможность выжить в этом потерянном дне. Он дарит нам язык, в котором мифы уже построены и разрушены, и кирпичики, оставшиеся от разрушения, мы можем использовать в разговоре, находя и подбирая слова - только нагнись. Дело, разумеется, не в политике, а в жизни как таковой, в противостоянии ее беспощадному хаосу. Сейчас реалии изменились, но язык остался.